мотивировав его своей болезнью – на бедре у него началось воспаление, и он, опасаясь повторить судьбу своего старшего брата, решил отлежаться в постели.

Великая княгиня не поверила в искренность слов Андрея, тем более что присланный из Москвы врач, некий Феофил (который в свое время пытался лечить Василия III, но не преуспел в этом), заявил, что-де «болезнь его (Андрея. – В. П.) легка»[278]. Напряжение в отношениях между Еленой Глинской и Андреем Старицким продолжало нарастать, и попытки урегулировать проблему дипломатическим путем не имели успеха[279].

Кризис тянулся до весны 1537 г., когда по завершении войны с Литвой Москва решила поставить точку в затянувшемся противостоянии со Старицей. Ничто теперь не мешало великой княгине разобраться с деверем, и события начали развиваться все быстрее и быстрее. Очередной посланец князя Андрея, князь и боярин Ф.Д. Пронский, был взят под охрану на подъезде к Москве. Доставленный в столицу, он предстал перед великим князем и его матерью и передал им слова своего господина, который был готов прибыть в столицу по приказу великого князя при условии получения соответствующих гарантий. Такие гарантии были даны, однако боярин Андрея не вернулся в Старицу – его арестовали. Старицкий сын боярский Судок Дмитриев сын Сатин сумел известить своего князя об аресте его посланца, а вскоре вслед за тем Андрей узнал о том, что из Москвы в Волок Ламский посланы князья Н.В. и И.Ф. Оболенские «со многими людьми»[280].

Эти известия окончательно убедили князя Андрея в том, что игры в дипломатию закончились и что точку в этой затянувшейся истории может поставить только меч. 2 мая 1537 г. он покинул Старицу и во главе своего двора и оставшихся верными ему старицких детей боярских пошел на Торжок. Прибыв в Торжок, Андрей стал готовиться к походу на Новгород, стремясь захватить его («засести») и, видимо, сделать его своей базой на случай боевых действий. Стремясь привлечь на свою сторону новгородских детей боярских, он рассылает по Новгород-чине грамоты, в которых писал (стоит обратить внимание на его слова!) буквально следующее: «Князь велики мал, а держат государьство бояре, и вам у кого служити? И вы едте ко мне служити, а яз вас рад жаловати»[281]. Некоторые дети боярские новгородские так и сделали, вызвав тем самым немалый переполох и в Новгороде, и в столице. Князь Н.В. Оболенский получил приказ немедленно ехать из Волока в Новгород, «город крепити и наместником всех людей к целованию привести», а в случае прихода старицкого князя сесть в осаду и держаться до тех пор, пока не подоспеет помощь[282].

Однако до осады Новгорода старицкой ратью дело не дошло. Медленно двигавшегося к городу Андрея настиг Иван Оболенский со товарищи в 60 верстах от Новгорода. Неподалеку от Заецкого яма, «под Лютовою горою»[283]. Оба войска выстроились в боевой порядок и даже начали перестрелку («и тут была сстравка людем с обе половины»), но обошлось без крови («а падения людем смертного не было Божиею милостию»)[284]. Ни Андрей Старицкий, ни Иван Овчина не стремились к кровопролитию, и после коротких переговоров Овчина «князю Андрею правду дал», и тот согласился отправиться вместе с ним в столицу[285].

Здесь его ожидал пренеприятнейший сюрприз. Великая княгиня обвинила своего фаворита в том, что он и его воеводы, «не обославшись с великим князем», договорились с старицким князем и «крест целовали на том, что великому князю Иоану Васильевич и матери его великой княгине Елене князя Ондрея Ивановичь отпустити на его вотчину и с его бояры и з детми з боярскими совсем невредимо»[286], почему этот договор ничего не стоит. Князь Андрей был арестован и посажен в темницу – в ту самую, где немногим менее года назад скончался его старший брат Юрий. Дальнейшая участь старицкого князя была весьма печальна – «и посадиша его в заточение на смерть и умориша его под шляпою железною»[287]. Через полгода его не стало.

Расправилась «государыня великая княгиня» и с рядовыми участниками «заворошни». Многие старицкие бояре и дети боярские были разосланы по тюрьмам, подвергнуты торговой казни (биты кнутом на площади) или казнены, причем, что характерно, арестованные думные люди князя Андрея, посаженные «в Свиблову башню», уцелели – по «печалованию» митрополита Даниила великий князь (а в реальности его мать) смертную казнь для них отменил. Биты кнутом и затем повешены «по Наугородцкой дороге не вместе и до Новагорода» были и те новгородские дети боярские, что перешли на сторону Андрея Старицкого[288]. Среди них оказалось несколько представителей рода Колычевых – С.Б. Веселовский отмечал, что, согласно родословным записям, в 3-м поколении дома Колычевых на 41 человека приходится 23 бездетных, что наводит на мысль о том, что их бездетность не случайна[289]. И есть веские основания предполагать, что внезапный уход из мира Ф.С. Колычева (будущего митрополита Филиппа) был связан как раз с репрессиями, обрушившимися на поддержавший мятеж Андрея Старицкого новгородский дом Колычевых[290].

Казалось, Елена Глинская достигла высшей степени могущества – последний серьезный конкурент в борьбе за власть пал и на ближайшие годы «государыня великая княгиня» и «благочестивая царица» могла не опасаться повторения политического кризиса. Однако, как заметил М.М. Кром, победа ее оказалась пирровой: «За недолгий период пребывания Елены Глинской у власти очень многие знатные семьи были в той или иной степени затронуты опалами и казнями: князья Шуйские, Бельские, Воротынские, Трубецкие, Глинские. А если спуститься на ступень ниже, то и князья Ярославские, Пронские, Пенинские-Оболенские, Хованские, Чернятинские, из старинных нетитулованных родов – Колычевы… У пострадавших были родственники, чье отношение к правительнице и ее фавориту нетрудно себе представить»[291]. И если жертвой интриг великой княгини пали дядья великого князя – могущественные удельные князья, сила и влияние которых превосходили значение любой другой княжеской или боярской фамилии, то кто мог чувствовать себя в безопасности при таких раскладах? Да и не наступило еще время «женского правления» на Руси – до него было еще без малого двести лет.

История не знает сослагательного наклонения, гласит популярное изречение, однако тем не менее любопытно было бы посмотреть на то, как развивались бы события в России и у ее соседей, если бы «государыня великая княгиня» осталась бы при власти до совершеннолетия Ивана IV (в 1537 г. ему исполнилось 7 лет, и у его матери было по меньшей мере 8 лет, когда она могла управлять государством от имени своего сына), а то и после него. Воля