один из первых следов пропавшего завещания Василия III). Князь Андрей Иванович решил, вслед за другим Андреем, только Михайловичем, попытать счастья и половить рыбку в изрядно помутневшей после смерти старшего брата придворной водице. Однако попытка не задалась. По сообщению летописца, «князь велики и его мати великая княгиня Елена не придали ему городов к его отчине, а почтили его, как преже того по преставлении великих князей братьев давали, а ему дали и свыше: давали ему шубы, и кубки, и кони иноходцы в седлех»[259].

Обращает на себя внимание характер тех даров, которыми «правительство» попыталось откупиться от старицкого князя. В те времена земля и власть были неразрывно сопряжены – иметь больше земли значило иметь и больше людей, коней, денег, провианта и фуража и т. п. богатств и ресурсов, которые можно было легко конвертировать во власть и влияние. Придать земель Андрею Старицкому, в особенности если речь шла, как полагал А.А. Зимин[260], о Волоцком уделе (по расчетам С.З. Чернова, в конце XV в. Волок Ламский мог выставить в поле до 650 конных воинов[261]), значило серьезно усилить его позиции и тем самым нарушить тот самый баланс сил и интересов, о котором шла речь раньше. Пойти на такой шаг «правительство» не могло, и Андрею было отказано в его челобитье, попытавшись смягчить его последствия богатыми дарами. Недовольство удельного князя как будто было недолгим (на Троицу 1534 г. Андрей со своим воинством явился в Боровск на случай войны с Литвой[262]), однако черная кошка в отношениях между Андреем и новой властью пробежала.

Прозвучавший второй звоночек пусть и негромко, но возвестил о том, что напряжение при дворе малолетнего великого князя постепенно растет, равно как и число недовольных своим положением. Боярское «правительство», действуя на опережение, в апреле 1534 г. приказало постричь вдову новгород-северского князя (того самого, которого десять лет назад заточил Василий III) с двумя дочерьми[263]. Состав его к тому времени явно переменился. Бежавший из московского плена некий Войтех, солдат («жолнер»), оказавшийся в плену еще в годы Смоленской войны 1512–1522 г., сообщал, что «на Москве старшими воеводами (которые з Москвы не мают николи зъехати) старшим князь Василий Шуйский, Михайло Тучков, Михайло Юрьев сын Захарьина, Иван Шигона, а князь Михаил Глинский, тыи всею землею справують и мают справовати до лет князя великого». Князь Михаил Глинский, по словам жолнера, «ни в чом ся тым воеводам не противит, але што они нарадят, то он к тому приступает».

Точно так же упало и значение князя Д.Ф. Бельского, который поднялся было высоко (о чем свидетельствуют посольские книги) сразу после смерти Василия III[264], а теперь вместе с Иваном Овчиной и князем Ф.М. Мстиславским, родственником покойного Василия III (он был женат на дочери татарского царевича Петра Ибрагимовича, супругой которого была сестра Василия Анастасия), «ничого не справуют, толко мают их з людми посылати, где будет потреба». И, наконец, резко выросло влияние великой княгини – по сообщению Войтеха, бояре «все з волею княгини великое справуют». И борьба за передел наследства покойного великого князя не была закончена – «бояре велики у великой незгоде з собою мешкают и мало ся вжо колко крот ножи не порезали»[265]. А тут еще поползли слухи о том, что-де малолетний великий князь умер от болезни «по святой Троицы, перед Петровыми запусты», а вслед за ним умер и его брат[266].

Слухи о смерти Ивана Васильевича оказались, к счастью, ложными, но сведения о том, что бояре продолжают выяснять отношения, – напротив, полной правдой, и очень скоро этому пришло подтверждение. В августе в Литву бежали окольничий И.В. Ляцкий и брат Д.Ф. Бельского князь С.Ф. Бельский (он еще появится на страницах нашей истории). Вслед за их побегом со службы по Москве прокатилась волна опал и арестов. В заточении оказались князья И.Ф. Бельский и И.М. Воротынский «з дет-ми», князь Б.А. Трубецкой, был посажен в темницу со своей семьей и дядя великой княгини князь Михаил Глинский – вторично и на этот раз окончательно, из нее он уже не вышел. По приказанию великой княгини посажены под домашний арест ее братья и арестована ее мать, княгиня Анна[267]. Бегство И.В. Ляцкого к тому же имело своим опосредованным влиянием падение значения при дворе боярина М.Ю. Захарьина, которому беглец приходился родственником.

Удар, нанесенный по «чужакам» (М.М. Кром подчеркнул – в опале оказались представители «литовских» княжеских фамилий, выехавших в Москву при Иване III и Василии III), привел к серьезной перемене в расстановке политических сил. «Триумвират» окончательно распался, а с его распадом упало и значение «децемвирата», напротив, роль Боярской думы, дворцовой администрации и формирующейся дьяческой бюрократии – выросли. По мнению М.М. Крома, при дворе малолетнего Ивана Васильевича сформировался «временный союз старинной знати Северо-Восточной Руси и верхушки дворцового и дьяческого аппарата» (назовем эту группировку условно «московской» «партией» – в отличие от потерпевшей поражение «партии» «литовской»[268]). Вошедшие в этот союз силы сумели взять реванш над «литовцами», которые при Иване III и в особенности при Василии III стали конкурировать с московской знатью при государевом дворе.

И самое важное во всех этих событиях – пожертвовав своими родственниками, Елена Глинская выдвинулась на первые роли в государстве[269]. С августа 1534 г., пожалуй, можно вести речь о начале ее правления («регенства») вместе со своим фаворитом князем Иваном Овчиной, боярином и конюшим, который, судя по всему, сыграл в августовском перевороте далеко не последнюю роль.

События конца 1533 – лета 1534 г., изменившие политическую карту при московском дворе, как будто привели к желанной стабилизации и успокоению нравов. Елена Глинская, опираясь на своего фаворита и «московскую» «партию» (которая пока сохраняла определенное единство), твердо управляла страной (о событиях ее правления во внешней и внутренней политике будет сказано подробнее дальше). Пожалуй, модно согласиться с мнением М.М. Крома, который отмечал, что поскольку малолетний Иван не мог выполнять роль верховного арбитра в урегулировании возникавших в отношениях между влиятельными домами споров, а необходимость в таком посреднике была очевидна, то Елена, проявив недюжинную волю к власти и навыки придворных интриг, заняла пустовавшее после смерти ее супруга место. На него она, подчеркнул историк, имела больше прав, нежели назначенный Василием «триумвират»[270].

Однако сказать, что все было совершенно безоблачно, было бы неверно. Казус с князем Андреем Шуйским показал, что политический кризис, охвативший правящую элиту Русского государства, затронул и еще одну важную плоскость – служебные отношения. Об