Все случившееся было так страшно, что, наверное, Троянда ужедавно приметила бы первые признаки надвигающейся беды, но просто боялась ихзамечать. Да и что она знала о себе, о своем теле? Кокон монастырской жизни былслишком тугой, а потом Аретино вспорол его одним ударом, бросив беднуюскромницу Дарию в горнило такого счастья, такой беззаботности… Вот именно! Вбеззаботности-то и было все дело!

Она никогда не знала толком, когда приходят ее месячные дни,а потому задержки и связанные с этим недомогания не беспокоили ее. Да, сталотошнить по утрам, да, иногда рвало, ну что ж, наверное, такое бывает. Потом онаначала толстеть… Тут Троянда по-настоящему огорчилась. Значит, злоязыкаяФилумена не солгала: великанша, толстуха, скоро в дверь не пролезет. Можетбыть, все дело в том, что повара Аретино так хорошо готовят? Особеннообъедалась она сладостями: рахат-лукумом, засахаренными фруктами. С каждым днемела все больше и больше, и когда все-таки заставляла себя со стоном отвернутьсяот очередного блюда и, для стойкости духа, припомнить торжествующее презрение вголосе весьма стройной Филумены, в желудке у нее поднималась настоящая буря,какие-то спазмы начинали сжимать его, словно кто-то грыз, сосал Троянду изнутрии требовал, неустанно требовал пищи… Не скоро до нее дошло, что этот кто-тодействительно существует.

Ребенок. Она ведь беременна, глупая!

Осознав это, Троянда даже за голову схватилась и с яростьюподергала себя за волосы. Куда девался ее ум?! Да любая женщина не то что умом– сердцем учуяла бы причину того, что с ней творится! А она… Как это Пьетро незаметил, до какой степени она сделалась толста? Хотя последний месяц он сталкаким-то рассеянным и усталым, реже проводит ночи у Троянды, отговариваясьделами…

Она засмеялась, предвкушая, как все теперь изменится. Дастоит Пьетро узнать, что у них будет ребенок!.. Она ничего не понимала в срокахбеременности, но кое-как сообразила, что зачали они дитя чуть ли не в самыйпервый день, при самой первой встрече, когда благословенная мать Цецилияпривела перепуганную, глупенькую Дарию в дом этого баснословного существа –мужчины, чтобы любой ценой спасти от греха самоубийства. Да, конечно, этослучилось в тот же благословенный, воистину благословенный день, и Пьетро будетсчастлив, узнав, что станет отцом.

И вдруг словно бы чья-то холодная рука взяла Троянду засердце. Сжала, не давая ему биться, издевательски подождала, пока ноги жертвыне подогнулись и она не сползла по стенке… и отпустила. Снова сжала. Отпустила…

Троянда сидела в углу, задыхаясь, безотчетно смахивая со щекструйки ледяного пота и убеждая себя, что это просто тошнота, причудыбеременности, не имеющие никакого отношения к течению ее мысли. Да нет, онавовсе не потрясена, не убита на месте догадкою, внезапно пришедшей в голову. Недогадка это, а полный бред, и надо поскорее собраться с силами, и забыть, ипойти к Пьетро…

Она со стоном уронила голову в колени. Пьетро! Он может бытьотцом ее ребенка. Но им может быть и другой. И этот другой – дьявол.

Троянда с такой радостью забыла события той роковой ночи,всецело предавшись счастью любви, что с некоторых пор они представлялись ейпросто сонным кошмаром. Да полно, неужто с нею происходило это?! Беспомощность,томление, боль, непрестанная боль, полная покорность безликому, могучему, густопоросшему шерстью существу…

Ее вывернуло наизнанку тут же, в углу. Достало сил толькоотползти чуть-чуть в сторонку, и она еще долго лежала в полуобморочном тумане,порою содрогаясь от новых приступов рвоты, но не в силах подняться. ТелоПьетро, с его густой курчавой порослью, внушает ей любовь и нежность, а вотволосатое тело дьявола наполняет отвращением и слепым ужасом. Она с необычайнойясностью представила себе ребенка Пьетро: такой маленький, смуглый, тугой комочек;темно-карие глазки бойко блестят, шелковистые черные завитки на головке,задорно машут крошечные кулачки… И слезы нежности смешались со слезами ужаса игоря, когда она вообразила уродца с пустым, словно бы выжженным взглядом, кривоизогнутым ртом. А что, если крошечные ножки его будут оканчиваться крошечнымикопытцами? Или родится нечто, даже и видом своим не напоминающее человеческоесущество?!

Троянда схватилась за горло, подавляя новый приступ рвоты.Вспомнила, как стояла на табурете посреди оскверненной кельи, надевая себе нашею веревочную петлю. Тогда было страшно – сейчас нет. Она даже поискалазатуманенным взором крюк в потолке, но покачала головой. Это может бытьдьяволово отродье. Но это может быть дитя их с Пьетро любви!

Она готова была вырвать это существо из себя, как садовниквырывает из клумбы неведомое растение – просто так, на всякий случай, не зная,сорняк это или незнакомый прекрасный цветок. Но нельзя, невозможно! Придетсятерпеть душераздирающую муку, пока рождение дитяти не покажет, родилось ли оноот любви или от дьявольских козней. И если верно последнее, его уничтожат. АТроянду…

А Троянду сожжет на костре святейшая инквизиция как ведьму,которая сношалась с дьяволом. Кому какое дело, по доброй воле или насильновзята была она. Вот, налицо доказательство богопротивной связи – значит, вкостер обоих, и мать, и отродье!

Но не языки костра казались ей теперь самым страшным.Пьетро! С каким отвращением отринет ее Пьетро!

Троянда сжалась в комок и несколько раз ударилась головой обпол. Сострадание в зеленых глазах Джильи, злорадство в желтых глазах Филумены,ненависть во взоре Пьетро…

Нет!

Она вскинулась, села, прижимая руки к груди и напряженновглядываясь в стену, словно там было начертано, как следует вести себя дальше.

Нет. Никто ничего не должен знать. Пусть она лишится радостиувидеть, как засияет Пьетро при известии о ребенке, зато она избавит себя отзрелища ненависти на его лице. Ненависти к ней!

Ни Пьетро, ни кто-то другой ничего не должны знать до самойпоследней минуты. А вот когда ребенок родится… Если это будет человек, Трояндас восторгом предъявит его Пьетро, и дитя увенчает их любовь. Если же… если жене… человек, тогда Троянда убьет его, чуть только извлечет из недр своего тела,даже если это будет стоить жизни самой Троянде.