Но об этом она позаботится потом. Исхитрится, но совершитэто в полном одиночестве, втайне, заглушая ладонью крики боли. Внезапноевоспоминание о Молле вызвало слезы на ее глазах, но Троянда удержала их. Слезыуносят силу, а она и без того слаба. Слезы – тоже потом. Сейчас пока нужносделать так, чтобы никто не то что не узнал – даже не заподозрил, что чревоТроянды наполнено новой жизнью! Слава богу, что Пьетро надарил ей стольконарядов. Среди них есть и затейливо-бесформенные платья, которые помогут скрытьот любопытных взоров раздавшийся стан.

И тут новое рыдание сотрясло ее до глубины души. Уберечьсяот взоров! Это полдела. А как уберечься от рук Пьетро? Да он сразу поймет, чтопроизошло, – чудо, что еще не понял!

Значит… Она сидела и тихо плакала, забыв свое разумноерешение оставить слезы на потом, ибо они истощают силы. О Пьетро!..Великолепный, блистательный, сладчайший Пьетро! Как, где взять силы, чтобы отказатьсяот твоей любви, обидеть тебя отказом и пренебрежением?! Да ведь это все равночто вырвать сердце из своей груди!

Тихо постанывая, Троянда кое-как вспомнила все, что онакогда-нибудь слышала о беременности и ее сроках, и принялась подсчитывать и высчитывать,загибая пальцы и почти не видя их сквозь слезы.

Если бог попустил осквернение тела своей рабы и она зачалаот инкуба, значит, срок у нее – почти пять месяцев. О тупица! Тупицанесчастная! Любая деревенщина уже поняла бы, что происходит, но только неблагочестивая, невинная сестра Дария. Еще четыре месяца молчать, скрываться,избегать Пьетро? Да нет, это же просто невозможно. Немыслимо!

Вот если бы на время уехать. Или если бы уехал Пьетро…

Троянда засмеялась, но этот короткий, истерический смехтотчас сменился рыданием. Неужели это она думает? Неужели это ее мысли? Онамечтает о разлуке с Пьетро?! Так она сидела и плакала, то придумывая какие-тонелепости, то приходя от них в отчаяние, пока не поняла: надо или признатьсяПьетро и быть готовой к его отвращению, когда он увидит то, что изошло из еетела, или… или не обойтись без помощи друга.

Друга! Да разве у нее были друзья?!

Троянда едва вновь не впала в истерический припадок, стоилоей представить, как она делится своей бедой с Филуменой или Фиордализой.Луиджи? Ну нет. Он не способен ничего скрыть от Аретино. Мать Цецилия?Помнится, кто-то говорил, будто она уехала в Рим, какие-то у нее неприятности.

Да ведь Троянда одна на свете. Совсем одна!

И вдруг ей стало легче дышать. Внезапное воспоминаниеосенило ее подобно благотворному дуновению в душный день. Джилья говорила, чтобудет благодарна Троянде всю жизнь. Ну что ж, вот теперь ей и представитсяслучай доказать свою благодарность!

Троянда вскочила и, кое-как ополоснув зареванное лицо,ринулась из комнат. Конечно, это ужасно – все рассказать Пьерине. Но на этопридется пойти, ведь та иначе не поймет, почему должна приложить все усилия,чтобы сделать свои приемы еще более заманчивыми для Аретино! Но этого мало.Надо еще что-то придумать…

Троянда бежала через пышные залы, спускалась и поднималасьпо лестницам, не замечая всегдашней толпы, не замечая презренных Аретинок иозабоченных слуг. И мысли бежали в ее голове, обгоняя одна другую.

Надо сделать так, чтобы Аретино не видел ее эти дни. Чтоможет удержать его на расстоянии? Только болезнь. Скажем, у Троянды откроетсякакая-то женская болезнь, при которой нельзя совокупляться с мужчиной… Нет.Аретино сделается противно, он потом и не захочет к ней подойти. Лучшекакие-нибудь пятна на лице, при которых, скажем, вреден солнечный свет и надопроводить время в затворничестве, полутьме и глубоком покое. Ну, что-то в этомроде. Надо хорошенько придумать, это они сейчас сделают вместе с Джильей. ИТроянда попросит ее «ухаживать» за ней – как бы в благодарность. Джилья неоткажет. Джилья будет стоять на страже ее одиночества, как дракон на стражепринцессы! И она сумеет убедить Пьетро, ведь у них такие хорошие отношения!..

Она добежала до передней комнаты покоев Джильи и ужесхватилась за край портьеры, как вдруг ее остановил презрительный голос:

– Как там зовет тебя эта вечно траурная Вероника Гамбарра,дама Корреджо? Божественный синьор Пьетро? Фу-ты ну-ты! А в это времябожественный синьор изумляет всю Венецию своими похождениями. Циник ты ипорнограф, а никакой не божественный!

Господи! С кем это говорит Джилья в таком тоне? Неужто сПьетро?! Да как она осмелилась?! Да он просто убьет ее!..

Троянда от ужаса замерла на пороге, но новый голос еенемного ободрил. Аретино, похоже, не так уж и сердится.

– Да, я таков! – усмехнулся Пьетро не без самодовольства. –И ни за что не хотел бы измениться. Это, знаешь ли, несравненное искусство –распознавать у каждого самое больное место и безошибочно бить именно в него.

– Ну да, вцепляться зубами, как вцепляется собачонка, –ехидно проронила Джилья. – Да чего еще от тебя ждать? Bottoli – шавки! Так,кажется, назвал великий Данте всех вас, аретинцев?

– Других аретинцев не существует. Я – один! – огрызнулсяПьетро, и по голосу его Троянда поняла, что он закипает.

– Да полно! – бесстрашно усмехнулась Джилья. – Если тыназвался Аретино, это еще ничего не значит. На самом деле ты всего лишь ПьетроБиччи, сын сапожника Луки из Ареццо, а все твои земляки столь же безродныеаретинцы!

– А тебе-то что? Можно подумать, твой род восходит, самоемалое, ко времени крестовых походов! Иногда мне кажется, что жизнь выбрасываетвсякую шваль в Венецию точно так же, как венецианки выбрасывают мусор в каналы.Вот и тебя занесло из неизвестно какой ямы! – фыркнул Аретино. – Ну а я… Да, яиз тех самых bottoli, «более злобных, чем позволяет им сила», если продолжатьцитировать Данте. Но не следует забывать, что среди аретинских шавок появлялисьпорою и самые настоящие волкодавы, которых природа наградила вполне достаточнойсилой, задором, злобностью и способностью обидеть.

– Это ты о себе, что ли? – пренебрежительно спросила Джилья.– Вот уж правда, лаешь ты громко. Обидеть?.. О да! Эти твои способности неумеряются у тебя ничем, потому что ты с детства был чужд какой-либо деликатностии изысканности.

– Чужд изысканности? – взревел Аретино. – Ну и что? Я ведьне мальчик с накрашенными губами и подведенными глазками! Зато я свободен всвоих грубых удовольствиях и могу поэтому считать себя счастливым. Педантыскорее лопнут от бешенства, чем обеспечат себе такую жизнь, какой живу я!Деликатность? Изысканность? Да на кой ляд тебе эта изысканность, если мой…длиннее и толще самых высокообразованных и изысканных?