Высвободившись с чавканьем и треском, тварь снова подскочила и левой лапой вцепилась в плечо, а правой царапнула щеку, оставив три рваные раны в ряд – наискосок от скулы к подбородку. Горячая кровь залила глаз, второй затянуло радужным маревом. Когда утка занесла клюв, чтобы раскроить череп поверженному врагу, тот ощутил шершавый пластик рукоятки – даже упав, он не выпустил меч.

Счет пошел на доли секунды – все решит один-единственный удар: либо клюва в лоб, либо клинка в шею. Чувства обострились, зрение прояснилось, а время из стремительного ручья превратилось в тягучую смолу. Герман в мельчайших деталях увидел, как сжимаются мускулы, как изгибается облезлое щупальце и падает острие, волнами разгоняя затхлый воздух. И тут на перехват – без приказа, будто по собственной воле – метнулся клинок, растекшись блестящим, полупрозрачным веером. Едва заметное сопротивление, тихий хруст – и в лицо брызнула смрадная жижа, а обрубок забился, как пожарный рукав под напором.

Медленно выпрямившись и протерев веки, парень нетрезвой походкой приблизился к гнезду. Слепой птенец, не видя, кто перед ним, но вдыхая знакомый мамин запах, подполз к краю «корзины» и раззявил клюв, требуя пищи.

– Что, жрать хочешь? – прохрипел пленник и пнул уродцу отрубленную голову. – На, подкрепись.

После чего взвалил добычу на плечо и зашагал к выходу, не обращая внимания на крики позади.

Сердце утки было черным и сморщенным, похожим на огромный изюм. К счастью, отшельник не заставил его есть, дабы обрести силу побежденного врага, и ушел в посадку проводить свои обряды.

В это время над победителем корпела пара медиков: Фельде зашивал щеку, Кадавр – грудь и бока. Герман лежал пластом в буханке и безучастно пялился в потолок: боль от уколов и швов едва ощущалась и не доставляла неудобств, в отличие от брюзжания Марка.

– Сантиметр от сонной артерии, – бормотал врач, орудуя иглой. – Два – от яремной вены. И чем я только думал?

– Хорош уже заливать, – фыркнул парень. – И ежу понятно, о чем ты кумекал. Когда впервые получаешь волыну – так и тянет ее опробовать. Хотя бы по банкам. Я для тебя – та же волына, только круче.

– Интересное сравнение. – Доктор обрезал нить и взял бинты. – Только от правды далекое.

Грид усмехнулся, но спорить не стал – после лекарств разморило, потянуло вздремнуть пару часиков, но тут явился Егерь с перемазанными кровью пальцами и гаркнул:

– Лес дал добро! Буду тебя учить, но при одном условии.

– Одном? – Марк вскинул голову и нахмурился. – Это уже второе!

– Нет, – буркнул Ярослав, как ребенок, несправедливо уличенный в краже конфеты. – Первое – от Леса. А это – от меня.

– Ладно. – Фельде поднял ладони. – Давай послушаем.

– Я в ваши бетонные склепы не полезу – и не просите. Загадили природу чертовыми коробками, вот и получили по заслугам. Жить пострел будет в моей землянке. Или так – или никак.

– А еще условия будут? Огласи весь список, пожалуйста, чтобы я знал, к чему готовиться.

– Это все.

– Какая радость. Показывай дорогу.

Землянкой охотник называл артиллерийский ДОТ времен Великой Отечественной, стоящий в небольшой, с высоты напоминающей зеленый клин дубраве в трех километрах к западу от Кашарского моста. Орудие сняли после войны, оставив удобную бойницу-оконце. Надземный бетонный короб не то от времени, не то стараниями хозяина на треть зарылся в чернозем и прелую листву: пока вплотную не встанешь – и не поймешь, что перед тобой.

Когда машина, ободрав борт об очередное деревце, замерла у входа в убежище, из-за холмика со свистом вылетел длинный штырь и высек искры из сетки на лобовом стекле. Штырь на деле оказался копьем из клинка боевого кинжала в расщепе тонкого и гибкого орехового прута.

Бросок был не попыткой убить пришельцев, а скорее, предупреждением – под лезвием виднелась самодельная гарда из двух ржавых гвоздей, благодаря которой снаряд не смог бы добраться до людей, даже если бы пробил стекло. Но «львы», ошарашенные столь жарким приемом, посчитали бросок прямым нападением и зайцами выпрыгнули из салона, готовясь без суда и следствия расстрелять невидимого обидчика.

– Стойте! – пробасил Ярослав, растянув «о» на манер былинного богатыря. – Злата, дочка – не дури! Это друзья! Дядька Марк в гости приехал.

На крышу бункера взбежала девчонка лет восемнадцати с пышной золотой косой до пояса. Миловидная мордашка, вздернутый носик, тонкие губы – не писаная красавица, но в разы симпатичнее краль с района. Облик самую малость портили намазанные сажей веки и красные горизонтальные полоски на скулах – то ли боевая раскраска, то ли ритуальная, то ли вовсе особый первобытный макияж.

Телом пошла в мать – ничего медвежьего, от отца, не наблюдалось: средний рост, худенькая, в нужных местах узкая, где надо – округлая. И глаза кристально-голубые, а у папаши – как мореный дуб. Одета в самодельные кожаные шорты, жилетку на шнуровке и мягкие сапожки до колен. На поясе – длинный, в пол-локтя, нож, на острых плечиках – брезентовая плащ-палатка: дикий следопыт, воин леса.

Заметив Фельде, она перестала хмуриться и сверкнула зубами – белыми, что жемчуг. Чуть слышно повизгивая, как собака после долгой разлуки, галопом кинулась к доктору и повисла на шее. Ее движения напоминали прут молодого орешника в полете – те же плавная упругость и рвущаяся на волю сила. Встречный ветер откинул полы плаща, толстые нити на шортах разошлись на ноготок под напором крепких мышц и открыли взорам узкие загорелые полосы на поджарых бедрах.

– Пальцем тронешь, – уголком рта процедил Егерь, – косо взглянешь – башку откручу.

– За метлой следи, – тем же тоном ответил Герман. – После утки отлежусь малек – и посмотрим, кто кому чего открутит.

Великан хмыкнул:

– Договорились.

Марк погладил девушку по голове и поцеловал в лоб. Это вызвало у парня странное чувство, какое охватывало юное сердце всякий раз, когда приглянувшаяся красотка шаталась с пацанами с соседней улицы. Позабыв о случившемся секунды назад разговоре, Грид, как бы невзначай, поинтересовался:

– Они это… ну… пара?

Егерь издал звук, словно пытался кашлянуть носом.

– Дурак ты ушастый.

– Не дерзи, старый, – снова окрысился пленник. – Я серьезно.

– Коль так волнует – у дочки и спросишь.

Злата наконец отлипла от врача, без тени любопытства зыркнула на «львов», а на Германе задержалась взглядом подольше, оценив с ног до головы. Затем подошла и с шумом втянула воздух.

– На тебе свежие шрамы. – Ее голос был низким, но мелодичным и приятным, не таким, как у тех, кто с детства смолил самосад. – И запах крови. Ты охотник?

– Только учусь. – Парень осклабился. – Дашь пару уроков?