– Я же сказал ― отвали.

– Так бесит, что я твоё взял, да?

Я дернулся в сторону Вудби, но Техас вовремя меня остановил.

– Эй, хватит! Вы совсем охренели? У нас Кубок на носу, а вы своё эго тешите!

Я скрипнул зубами и грубо стряхнул с себя руку Техаса.

– Ему это скажи.

– Я вам обоим говорю. Если игру просрете, всё кончено будет, не доходит до вас? Извилинами своими пошевелите. Есть они у вас, нет?

– Нормально всё.

– Уверены? А то может на скамью вас посадить? Отдохнете.

Я бросил на друга недовольный взгляд, но тот даже бровью не повел. Собрал команду, объяснил стратегию, прочистил мозги, а затем выгнал нас на поле.

Игра была сложная. Обе зачетки долгое время оставались неприступными, а единственным результативным действием стал штрафной. И выбивали его не мы.

– Давай―давай―давай! Тащи мяч! Тащи мяч!

Аврора отдал пас, и Техас занес попытку.

Но несмотря на это, ситуация всё ещё оставалась дерьмовой.

Игра Дьяволов с каждой минутой всё сильнее увеличивала напряжение. Они забили реализацию, затем попали со штрафного, после чего снайперски исполнили дроп-гол.

Мы ответили сразу четырьмя попытками, сравнивая счет.

До конца матча оставалось пять минут. Напряжение продолжало расти.

После неудачной реализации мяч попал мне в руки, и я рванул к линии соперника. Ситуация была опасная. И я это знал. Нужно было разыграть мяч ― сыграть в команде ― но, когда я увидел, что единственный открытый игрок ― Вудби, дебилизм взял верх.

Я отвернулся и, стиснув пальцами мяч, рванул быстрее.

– Отдай пас Аарону! ― услышал я крик Техаса. ― Мак! Отдай ему чертов пас!

– Маккейн, отдай мне мяч! ― заорал Вудби, и этим сделал только хуже.

Я почти добежал до линии, но занести за неё мяч не успел. Двое громил свалили меня с ног, мяч потерялся, а затем я услышал долбанный свисток. Долбаный―мать―его―свисток.

– Какого хрена ты не отдал мне пас?! ― заорал Вудби, когда я поднялся.

– Отвали.

– Из―за тебя мы потеряли попытку!

Моё терпение лопнуло, и я накинулся на Аарона, едва не свалив его ног.

– Эй! Эй!! Разошлись!! Разошлись, я сказал!! ― Техас разогнал нас по обе стороны от себя, но поздно, мы уже получили от судьи предупреждение. ― Простите! Минутку! Простите! ― крикнул он, махнув руками, а затем повернулся к нам. ― Вы совсем охренели?! Решили подраться на поле?! Игру хотите слить?!

Я сплюнул кровь и посмотрел на Вудби.

Упырок скрипнул челюстью.

– Мы в норме.

– Вы оба, чем бы это ни было, ― отрезал Техас, ― заканчивайте. ― когда Вудби отошел, друг задержал меня всего на секунду. ― Ты капитан. Ещё помнишь об этом?

– Да.

– Тогда соберись. Иначе сядешь.

Я стиснул челюсть, но спорить не стал.

Техас был прав. И, будь Я на его месте, поступил бы точно так же.

У нас была только одна попытка и только три минуты.

Он вновь подал знак судье, а затем раздался свисток.

Никки

«Как можно рисовать вслепую?»

«Она врет! И людей обманывает, чтобы её покупали! За счёт доверчивых живет!»

«Вы что, в самом деле верите в эту чушь?»

«Ты не можешь нарисовать картину, если не видишь ни цвета, ни границ ― это бред, и многие это понимают».

Я представила красивое дышащее жизнью дерево и сделала первый мазок. Очертила его границы – плавно, бережно, вкладывая в каждое скольжение все свои эмоции и чувства. Как делала всегда.

Вот уже восемь лет почти все свои картины я рисовала пальцами ― так было проще ощущать текстуру и линии, распознавать краску и воспринимать пространство. И ещё, так я была ближе к своему творению. Сливалась с ним воедино.

Было дико сложно завоевать доверие людей. Сложно потому, что они не понимали, как можно рисовать сердцем, а не глазами.

«Она ведь зрячая! Зачем весь этот цирк?»

«Ну есть у неё талант и хорошо, пусть рисует, но не нужно дурить нам головы».

Это был очень долгий путь. Я хотела доказать ― нет, не так… показать ― миру, что не важно, КАК ты рисуешь, важно, ЧТО ты при этом чувствуешь, и ЧТО хочешь сказать. Только это. Остальное – нет.

Вы знали, что цвета можно определять на ощупь? Одними лишь кончиками пальцев.

Что белый более плотный по сравнению с остальными. Чёрный ― более жидкий. В красном ощущается вязкость, а в жёлтом можно уловить мягкое скольжение.

Я не слепая и могу снять повязку. Могу видеть эти цвета глазами. Просто не хочу. Просто потому, что, когда не вижу, меня накрывают совершенно другие ощущения. Особенные. И мне не хочется их терять.

Я коснулась пальцами стены, и в моих мыслях дерево расцвело. Остальное сделали руки. Воплотили в жизнь то прекрасное, что родилось в голове. И то прекрасное, что я хотела после себя оставить.

Если решу уйти. Нет… когда решу уйти.

Ещё один мазок. И следующий. Песня Эда Ширана ― его Совершенство.

Детка, я обнимаю тебя, и мы танцуем в темноте,

Босиком на траве, слушая нашу любимую песню.

Я верю в то, что вижу,

И знаю, что повстречал ангела…

― Мак и Аарон так сцепились на поле, ты бы видела!

От испуга мой палец соскочил с линии, и я резко сорвала с глаз повязку.

Нет—нет—нет…

Уф. Поправимо. Это было поправимо.

– Черт, Никс, прости, я не знала, что ты работаешь. Я всё испортила?

– Нет… ничего. Всё нормально. ― я выдохнула и провернулась к Тейлор. ― В каком смысле сцепились? Подрались?

– Нет. Но всё закончилось бы удалением, если бы не вмешался Сейдж. И придурки слили бы игру. – она плюхнулась на диван и подтянула к себе колени. ― Не понимаю, что происходит с Маком. Последний месяц он будто сам не свой. Вечно срывается без причины, злится, смеяться совсем перестал. Хотя раньше смеялся постоянно. С ним что―то происходит. И это «что―то» очень серьезное.

Я взяла со столика тряпку и, макнув пальцы в воду, принялась стирать с них краску.

– Думаю, ты преувеличиваешь.