И вновь тварь хихикает. Затем следует ответ:

— Я — ветер. Я — вода. Я — бредущая дочь и вечноголодная мать. Я — видевшая Глаз. Я — след Игэша на песках времени. Я — сладость грёз и холод кошмаров. Я — дающая и забирающая. Вон! — гаркает она без всякого перехода, и супругам не нужно повторять дважды.

Волоча друг друга в охапках, как тюки белья, они вылетают из комнаты, подгоняемые блекочущим «хи-хи-хи, а-ха-ха-ха-ха».

***

— Тебе точно лучше?

— Лучше, утя, лучше… У-уф! Ты прости, что я тебе не поверил сразу.

— А кто бы поверил?

— Оно было серым.

— Не надо, Паш.

— А голова! Оно открыло глаза, когда я заглянул в шкаф. Оно…

— Прекрати!

— Прости.

— Просто не думай.

— И как же нам теперь быть?

— Может, поедем в деревню? Возьмём отпуск за свой счёт?..

— Я о другом. Что нам делать с той… тем… О-ох!

— Остановись.

— Я не могу! Эта штука лежит у нас в шкафу! Как мы могли пустить это в наш дом?

— У неё были отличные отзывы на Airbnb.

— Ну что же делать? Что нам делать?

— А… А может, позвать священника?

— Арин, ты чего? Это же ненаучно… Двадцать первый век, какие священники, какой Бог? Это суеверия…

— Умник, а умник?! Я не знаю уже насчёт Бога, но своим глазам я верю, а они мне сказали, что в нашем шкафу засела тварь, какой нет ни в одном учебнике биологии! Суеверие! Я готова его принять, даже если оно не вписывается в эту твою единственно правильную картину мира!

— Тише, люди смотрят!..

— Пускай.

— Ну может… Может, тогда в полицию?.. Ладно-ладно, не смотри так. Я хоть что-то предлагаю. Как нам быть-то?!

— Думаешь… ей можно верить?

— Это не кончится добром. Не кончится… Ой-вей, у меня же Миша скоро придёт!

— Ч-чёрт! Нам придётся всех отменять! Пока та не съедет…

— А… А она съедет?

— Если нет…

— Надо что-то придумать. Что-то придумать.

— Звони Мишке! Если он вдруг придёт раньше…

— Телефон! Там остался! О-о!.. Пошли.

— Мне страшно.

— Не на скамейке же нам ночевать.

— Может, попроситься к Ивановым?

— И капитулировать? Это наша квартира! Наша собственность!.. Ну и Ивановы, ты знаешь Иванова… Шаг по рублю. Нам податься некуда.

— Знаю… Что же, назад?

— Э-эх…

— И ты сможешь там находиться? Во имя Дарвина, я не засну, зная, что в соседней комнате засела… засело это!

— Оно обещало оставить нас в покое, если мы оставим в покое его.

— Готов доверять этому чучелу?

— Я только тебе доверяю. Но знаешь, что? Я думаю, по ночам оно… где-то ещё. Помнишь, как тянуло из окна прошлой ночью?

— Хочешь сказать, оно куда-то выбирается из окна седьмого этажа-то?

— Я хочу проверить… Не-не-не, к ней в комнату я не полезу. Но мы можем всё увидеть из окна спальни.

— Ты всю ночь собрался дежурить?

— Спать я всё равно не смогу. Так что я покараулю тебя. И послежу за…

— Не исключено, в этом и будет смысл…

— Ты о чём?

— Так. Есть одна идея.

— Тогда пошли, я замёрз совсем. И Мишу надо перехватить.

— Тебе точно лучше, Паш?

— Лучше, пупочек. Правда, лучше.

***

Две ночи спустя.

Арине Юрьевне кажется, что глаза закрылись всего на миг. Может, так оно и было — но когда она их открывает, то видит в ногах кровати горбатую, до потолка, фигуру твари, вернувшейся со своей ночной вылазки. Если Арина Юрьевна и заснула — что кажется невероятным, учитывая её недавний поступок — тварь должна двигаться со скоростью света. Никаких звуков, сопровождающих её перемещение, Арина Юрьевна не слышала. Её будит само новое присутствие.

Это же шестое чувство подсказывает, что не спит и Павел Петрович. Она находит под одеялом его руку и сжимает. Его пальцы влажные и стылые от пота. Арина Юрьевна думает, что это как сунуть руку в сырую землю свежего могильного холма и что это последнее ощущение, которое ей доведётся испытать прежде, чем тварь за них примется.

После того, что супруги проделали этим вечером в её отсутствие, у той есть все основания их покарать.

Тварь стоит недвижимо и безмолвно, укутанная в тень. Единственный звук в комнате — тиканье настенных часов, чьи стрелки царапают ткань времени. Арина Юрьевна находит этот звук оглушительным. Её сердце останавливается, сжимается до размеров сухофрукта — и жизни в нём не больше.

— Вы заходили, — произносит наконец тварь. Её пасть полна одинаковых треугольных зубов, как у акулы или рептилии, они поблескивают в отсветах уличных огней. Арина Юрьевна думает, что впервые их видит. Как и глаза чудовища: два жёлтых, навыкате, кругляша, словно у совы. Носа нет, лишь бугорок посреди плоской обезьяньей морды.

— Вы заходили, — говорит эта химера, и её голос доносится точно из древнего склепа, полного костей и высохших во мраке скарабеев. Не спрашивает, а констатирует факт. Обвиняет и выносит приговор.

— Это я, всё это только я, — силится сказать Арина Юрьевна, но с губ срывается лишь трепетный выдох. Она не в состоянии представить, что возможен столь колоссальный ужас. Чувство вины, непрошенное, только подстёгивает его.

Тварь, однако, понимает.

— Ты врёшь, — шипит она, и пасть открывается шире. На мгновение показывается язык — или то, что у твари вместо языка: влажный пучок слипшихся чёрных волос. Им тварь облизывает свой маленький, почти человеческий подбородок.

— Мы не знаем, о чём ты, — раздаётся голос мужа, но даже Арина Юрьевна слышит фальшь в этом делано возмущённом блеянии. Врать Павел Петрович не умеет. Вот почему она не переживает, водит ли он шашни с другими женщинами.

Тварь разворачивает башку в его сторону. У неё вытянутый череп, как у Чужого из той ужаски. Череп отбрасывает на стену тень в форме перископа подводной лодки, каким его изображают в мультиках: карикатурная бука Г. Только эта подводная лодка не шпионит, а готовиться к залпу по врагу.

— Я откушу тебе голову, если не умолкнешь, — рыкает чудище. Ненависть и жестокость, звучащие в этом хрипе, вызывают у учительницы тошноту. Желудок Арины Юрьевны пронзает резь, вдоль и поперёк, да так там и остаётся. — Откушу и набью камнями тушу. Она будет ходить. Будет играть на гармошке. А вот врать — уже нет.

Арина Юрьевна не хочет, но вспоминает о своей давешней находке в комнате для гостей. Четыре гладких куска камня, выложенные в ряд на комоде рядом с вывинченными из люстры лампочками, каждый размером примерно с кулак. Гранит, песчаник, мрамор? В темноте, с одной подсветкой от мобильника, толком не понять.

— Вы нарушили уговор, — припечатывает тварь, опять