— И что дальше? — повернулась Алена, с интересом глядя на мать.

— Мудрая была наша классная. Царствие ей небесное. Умерла в позапрошлом году. Собрала нас в тот же день на классный час и рассказала случай из своей юности. Хочешь послушать?

— Угу.

— Было это после войны. Трудно жили тогда люди, особенно в селе. Но молодость на то и молодость, что не замечает никаких трудностей. По вечерам девчонки на танцы бегали, вот как сейчас вы на свои дискотеки. А у Вали — тогда ей пятнадцать лет исполнилось — из нарядов только одно креп-жоржетовое платье, из материнского перешитое. Прибегают однажды подруги, зовут на танцы, а платье-то мать, как назло, недавно выстирала — мокрое на веревке висит. Валя в слезы, ведь она мечтала встретиться там с парнем, которого любила. Что делать? Тогда одна из подруг придумала: попросить у своей старшей сестры, что в городе жила, красивое платье из панбархата. Сестра как раз приехала с мужем в отпуск и платье привезла. Побежали они к этой подруге и уговорили ее сестру дать на один вечер платье. Надела Валя это шикарное платье, а ноги-то в стоптанные туфли обуты. Не смотрится платье с такими туфлями. Тогда старшая сестра расщедрилась и предложила свои замшевые туфли на каблуках, а в довершение ко всему еще и прическу модную соорудила на Валиной голове. Подружки от зависти чуть не лопнули. Такая мадам получилась из Валентины — старше своего возраста лет на десять. Вот пришли они на танцплощадку, встали в уголок, ждут, что дальше будет. Музыка играет, всех приглашают, а Валя все одна стоит. Так и простояла весь вечер. А парень, которого она любила, другую пошел провожать. Видно, побоялся подойти к расфуфыренной мадам.

— И все?

— Все. История вроде простая, но поучительная. Не торопи время, будь собой, такой, какая ты есть, ведь именно за это тебя и любят.

— По-твоему, она должна была на дискотеку, ой, то есть на танцы, в стоптанных тапках и халате идти, если платье выстирали?

— Зачем преувеличивать? Я бы предпочла дома остаться, чем во взрослый наряд одеваться. Или у подруги что-нибудь попросила, но по своему возрасту.

— Мама, неужели ты подумала, что я в этих идиотских стрингах буду ходить?

— Нет, конечно. Но сам факт…

— Да это же прикол, как ты не понимаешь?

— Но с нехорошим подтекстом.

— Как все запущено у этих родителей, — вздохнула Алена и встала с кровати. — Успокойся, мамуля, никаких текстов и тем более подтекстов я не допущу. Да он боится за руку меня взять, не то что… Знала бы ты, какой Колька еще ботаник! Ну, не во всем, конечно…

— А все-таки, что ты ему подарила? — лукаво спросила Ирина.

— Но ты же догадалась, — также лукаво ответила Алена и упорхнула в гостиную.

В больничном вестибюле Ирина столкнулась с Истоминым. В сопровождении двух мужчин он вышел из коридора клиники, куда как раз направлялась она.

— О! Какими судьбами? Добрый день, — остановился Истомин, широко улыбаясь и разглядывая ее с жадным интересом.

— Здравствуйте, — сухо отозвалась Ирина, не желая вступать в разговор.

— А по весне вы согласно законам природы расцветаете. Приятно взглянуть, — продолжал он улыбаться. — У вас тут кто-то из родственников?

— Нет. Знакомый.

— Знакомый? Хм. А у нас здесь начальство. Вот идем, так сказать, с оперативки. Постойте… А случайно, не Сергей ли Владимирович ваш знакомый? — уставился он на Ирину с выражением снисходительной иронии.

— Возможно. Извините, я тороплюсь.

Ирина обогнула стоящего на пути Истомина и поспешила на второй этаж.

Она постучала в дверь палаты и затем осторожно вошла, хотя и не слышала отклика на стук. Дубец лежал, повернувшись головой к стене. В палате больше никого не было.

— Сергей Владимирович, — вполголоса позвала Ирина.

Он повернулся к ней, и счастливая улыбка озарила его лицо.

— Ирочка, милая, вы пришли, — по-детски радовался он, — а я уже отчаялся, думал, что больше не увижу вас. Я ведь звонил Эльвире Евгеньевне. Она что-то придумывала на ходу, чтобы оправдать ваше отсутствие, но я понял по-своему. А вы взяли и пришли. Как прекрасно с вашей стороны! Присаживайтесь, что же вы?

— А где Вера Ивановна?

— Я уже почти без нее обхожусь. Она по утрам бывает, помогает мне, а после двенадцати уходит.

— А я вот тут принесла кое-что. Не знаю, понравится ли вам, — засмущалась Ирина.

— А что такое? — живо отозвался он.

— Да вот оладьи с утра пекла. И решила вам принести. С земляничным вареньем.

— С земляничным? Моим любимым! Ну-ка, ну-ка! М-м, что за аромат! Нас тут, конечно, кормят всякой выпечкой, но, по-моему, с вашими оладьями ничто не сравнится.

— Да вы сначала попробуйте, а потом уж хвалите, — рассмеялась Ирина. — Я сейчас помогу вам, руки только сполосну.

Она умчалась в ванную, вскоре вернулась и помогла ему сесть на кровати, подложив под спину пару подушек. Взяв со стола специальный поднос-подставку, устроила его перед Сергеем Владимировичем. На поднос поставила тарелку с оладьями и баночку с вареньем.

— Только я один есть не буду. Присоединяйтесь. Кстати, на подоконнике стоит чайник. Можно вскипятить чай.

Они ели оладьи, запивая их свежезаваренным чаем. Ирина удивлялась себе и этой непринужденной, почти домашней обстановке, что объединяла их, делала пусть и не совсем близкими, но уже не чужими людьми. Внутри у нее — она это хорошо ощущала — не было прежней отчужденности и высокомерного равнодушия, наоборот, появилось нечто похожее на женский интерес, чувственный, сокровенный. Она украдкой приглядывалась к нему, к его движениям, осторожным, замедленным из-за болезни, но все же характерно мужским — тяжеловато-скупым, без суетности и прочих бабьих ухваток. Ее подкупал взгляд Дубца, острый, внимательный, даже чуткий, улавливающий ее настроение, почти читающий мысли.

— Я, должно быть, совсем старик в ваших глазах? — вдруг спросил он.

Ирина вздрогнула, покраснела, отвела взгляд, но тут же спохватилась, посмотрела прямо в эти серые, все понимающие глаза, дрожащим голосом ответила:

— Нет. Я подумала… Вам надо лучше питаться, чтобы поправиться. Я имею в виду — набрать вес.

Она совсем смутилась, вскочила, начала убирать посуду. Но что бы ни делала, всем существом чувствовала его неотрывный, пристальный взгляд. Это и льстило, и мешало, но не раздражало, не злило. Наведя порядок, снова села на стул и, пересилив себя, посмотрела на него, но не в глаза, а ниже. На верхней губе алела узкая полоска земляничного сиропа. Ирина машинально вынула из кармана жакета носовой платок и стерла им сироп. Он успел сжать ее запястье пальцами правой руки, а затем прижал ее ладонь к губам и начал целовать. Ее слабая попытка вырвать ладонь была лишь данью приличиям, но истинным желанием было длить и длить этот чудный, непрошено сладостный миг, дальше за которым была лишь необузданная страсть. Усилием воли она мягко, но решительно остановила его.