— Пока, звони.

Положив телефон на столик, Тимофей с хрустом потянулся, и встал. Он на самом деле собирался выйти на балкон, и побыть там с полчаса, наблюдая за жизнью ночного города.

*****

Ещё укладываясь ночью в кровать, решил на следующий день сходить к Пал Палычу — поболтать ни о чём, ну и подвести итоги его небольшого расследования, всё-таки у него всё и началось, — «Логично будет, если в «Трёх пескарях» и закончится».

С этой мыслью и проснулся. Неделя отпуска заканчивалась, и Палинский был в раздумьях — продолжать это безделье ещё на неделю, как планировал сразу, или уж выходить «на галеры, и садиться за вёсла»? Так рассуждал неудавшийся детектив, разглядывая в окно автобуса проносящиеся мимо фасады домов по пути к старому приятелю. Бывать у Пал Палыча для Тимофея представлялось особенным событием — если не удовольствием, то уж точно не зря потраченным временем в его суетной жизни. Хозяин маленького кабинета искренне радовался ему при встрече, никогда не читал нравоучений, всегда ненавязчиво давал нужный совет, которому не обязательно было следовать, но одно его высказывание уже внушало чуть больше уверенности, и давало надежду, что обязательно наступит завтрашний день, который хоть немного, но будет посветлее, чем текущий.

Оказавшись в кабинетике Гергиани, Тимофей внутренне отметил, что ему сразу сделалось спокойнее, и что сегодня — точно тот самый момент, когда всё изменится к лучшему.

Помощница Пал Палыча разливала чай, на столе высились полные вазы конфет и фруктов, а хозяин, восседая в своём кресле, с приветливой улыбкой разговаривал с пришедшим:

— Ну как твоя неделя прошла? Что интересного узнал за эти дни? Рассказывай старику, не томи!

Тимофей в этот момент очищал яблоко от кожуры. Отложив нож в сторону, принялся рассказывать:

— Да ничего особенного не произошло. Бегал по городу, с людьми разговаривал.

— А с кем?

Палинский рассмеялся:

— С Александром Семёновичем, у Одеона на лавочке.

— Олегыч, ты издеваешься? Он мне тут надоел, да ещё и ты мне про него будешь басни петь?

— Да нет, конечно. Мы с ним по делу встречались. А так-то я отыскал кое-кого.

— Давай поточнее.

Пережёвывая яблоко, Тимофей кивнул:

— Нашёлся живой и здоровый тот самый человек, который регистрировал заявление о первом, тройном убийстве в подвале. Петренко фамилия.

— Да ты что? Сколько ж ему годков?

— Ну, восемьдесят точно есть. На коляске катается. Инсульт был. Но соображает нормально. Он из-за этого дела в психушку угодил.

— Это как?

— Владимир Леонидович, это его так звать, уверен, что убийцей был тот самый человек, который и заявил о преступлении. Говорит, что у него вся одежда была в крови, когда он в дежурную часть забежал. А на вопрос о крови сказал, что запачкался, пока убийцу скручивал. Внук у него смешной. Изображал маркиза Карабаса.

— У кого, у убийцы?

Палинский засмеялся:

— Да нет же, у старика дома. Сказал, что это — его смотрящий. Внучок этот меня смердом назвал, но после смилостивился, и произвёл в пажи.

— А почему?

— Ну, не знаю, понравился я ему, наверное. Заявил, что разрешает мне отныне ему задницу подтирать.

— Ох ты! Ну, Олегыч, ты теперь — крутой рыцарь-жопомой!

Когда они вместе задорно хохотали, в кабинет вошёл Ахмед — друг Гергиани ещё с молодых лет.

Пал Палыч радушно поприветствовал его:

— Ас-саляму алейкум! Проходи, дорогой, садись. Кушать хочешь?

Гость уверенно ответил:

— Да, очень хочу.

Но хозяин заведения, в тон ему, точно таким же уверенным голосом спокойно ответил:

— Подождёшь. Вот наступит обеденное время, там все и сядем спокойно за стол, а пока — свежий чай, — и громко позвал:

— Зуля, чашки нам поменяй, и ещё одну принеси — гость прибыл!

Пока Зульфия суетилась с чистыми чашками, Гергиани участливо задал вопрос Ахмеду:

— Как у тебя дела, друг мой?

— Хорошо, дост. Машину новую задумал приобрести.

— Это — ответственный шаг в жизни. Ты хорошо всё обдумал?

Зная Пал Палыча уже не один год, Тимофей сразу услышал в тоне его голоса скрытый до поры сарказм. Помня их последний разговор, подумал: «Сейчас Ахмед должен денег взаймы попросить». Шумно отхлёбывая из чашки, тот важно ответил:

— Паша-брат, я — серьёзный человек, всё обдумал. Решил купить «Хавал» китайский.

Гергиани склонил голову набок:

— Скажи мне. серьёзный человек, а ты в курсе, что этот Хавал почти пару лямов стоит?

— Да, брат, я знаю об этом.

— Ахмед, а я вот, например, знаю, что у тебя и полтоса за душой нету! Так ты как собрался Хавала покупать?

— Палыч, я всё обдумал — хочу у тебя взаймы попросить.

Гергиани повернулся в сторону Тимофея:

— Ну, помнишь, я тебе ещё когда сказал, что придёт ко мне денег просить?

Палинский молча кивнул — не хотелось вгонять в краску Ахмеда. А тот, догадавшись, что завёл разговор о деньгах не в то время, и не в том месте, неожиданно поднялся:

— Палыч, я в другой раз зайду, вспомнил, что мне на станцию нужно бежать. Пойду, извини, после поговорим, — и суетливо выскочил из кабинета.

Пал Палыч развёл в стороны руками:

— Ну, видишь — что я тебе говорил? Вот, такой он, Ахмед. Застеснялся. Неудобно денег просить. Ладно, сам убежал. Придёт ещё. Но не дать ему я не смогу. Помню, ещё в семидесятые годы было — я собрался «тройку» жигулёвскую брать, сижу, значит, у себя, и зашёл как раз Ахмед. Поздоровались, и он спросил, как у меня дела. А я ему говорю: «Да так всё нормально, только вот денег не хватает немного. Машину хочу взять». А он у меня уточняет: «Сколько не хватает?» Мы все на рынке знали, что Ахмед — парень небогатый, себе на уме, выпивает иногда. Ну, в общем — чудик среди наших, приезжих. Мне стало смешно, и я ему отвечаю: «Две тысячи». Хотя, кстати, мне две и не хватало. Это большие деньги тогда были. Хорошая зарплата — двести рублей! Но ему я просто так сказал, для прикола, чтобы не трепал языком, если не можешь сделать. Ну и всё — он ушёл. Я и думать про него забыл. А на второй день Ахмед Абдулаевич заходит ко мне в кандейку, и протягивает газетный свёрток. Я спрашиваю: «Что это ты мне даёшь, Ахмед?». И тут он меня сразил наповал, просто убил — спокойно так говорит: «Помочь тебе хочу, ты же сам сказал». Где он эту сумму взял, не знаю — может даже и сам занял. Я молча взял у него этот свёрток, и когда машину пригнал,