туда, не зная куда, ведь у него полно дел, он и так уже потратил слишком много времени на ерунду, но не успел он об этом подумать, как машина остановилась перед большой деревянной избой.

– Судя по всему, это – суд, – сказал Николай. – Сейчас я спрошу, где здесь клиника.

– Я сам, – ответил Борис. – Жди меня в машине.

Борис вышел из машины и прошёл по хрустящему гравию ко входу в строение. Щебетали птицы, дул ветер, вдалеке слышались петухи. Странное, сомнительное место. Деревянная изба, окружённая кукурузными полями, вовсе не походила на дорогую клинику, лечение в которой стоило как новая машина; здесь не было ни мраморной мозаики, ни фонтанов с ангелами, а был лишь стойкий запах навоза и скошенной травы. Он открыл дверь. Может, повернуть назад? Зачем он пришёл сюда? Ответа на какие вопросы искал?

– Вы у нас в первый раз? – перед ним вдруг очутилась молодая женщина в белом халате.

– Да, – ответил Борис. – Навигатор показал, что здесь суд…

– Здесь и вправду когда-то был суд, а данные в навигаторе не поменяли. Вы пока заходите в кабинет, сейчас доктор придёт.

Кабинет врача походил на десятки других врачебных кабинетов, которые за последний год обошёл Борис. И запах в нём был такой же. Он знал наперёд, что сейчас будет. Зайдёт врач, на лице которого будет читаться значительность – ведь он профессор, заслуженный врач, к которому приходят со своими проблемами самые большие шишки. Он поправит очки в роговой оправе, внимательно посмотрит на него, спросит про жалобы, после чего начнёт что-то записывать. Протянет ему рецепт. Таких рецептов у него уже целая пачка. Нет, он не будет глотать эти таблетки – они превращают его в овощ. Как-нибудь сам справится. Когда он уже собирался встать, он услышал шаги. Маленький узкоглазый человек в белом тулупе вошёл в кабинет и посмотрел ему прямо в глаза. Борису показалось, будто он сейчас просверлит в нём дыру, поэтому отвёл взгляд. Врач ему не понравился. Небось посоветует ему не маяться дурью и не болеть ерундой, а вместо этого заняться физическим трудом, даст лопату и отправит в поле или, не дай бог, в хлев – убирать за коровами. Если это – врач, подумал Борис, то я – космонавт. Ведь врачи должны как минимум носить белые халаты и очки, вызывать уважение, а этот выглядел, как фермер, и запах от него такой, как если бы он только что убирал хлев.

– Какими судьбами к нам? – услышал Борис.

– Да я сам не знаю. Назначьте мне какие-нибудь таблетки на своём бланке. Витаминки там, антипсихотики, нормотимики, антидепрессанты, что там обычно психиатры назначают. Я вам заплачу, сколько скажете. Я просто дам матери знать, что был у вас, чтобы она успокоилась и перестала смотреть на меня как на больного. Только побыстрее – мне на фабрику надо, дела не ждут. И диагноз какой-нибудь сочините, на своё усмотрение. Чтобы матушка видела, что я под вашей надёжной опекой.

– Так ты ехал в такую даль только за рецептиком? – врач хмыкнул. – Ну рецептик ты мог бы у любого психиатра в Пятигорске получить. Я вижу, что ты не за рецептом пришёл. Что-то ещё есть. Рассказывай.

Но что Борис мог рассказать? Всё, что он знал о себе – с ним действительно что-то не так. Но что именно не так, он не знал. Полгода назад у него стал сдавать организм, но никаких видимых причин не было. Он корчился от боли, но врачи лишь разводили руками и советовали меньше нервничать. Он ходил от специалиста к специалисту, от рентгена к МРТ, от одного анализа к другому, но все показатели свидетельствовали о здоровье молодого мужчины, только что вернувшегося из отпуска, с бронзовым загаром и белоснежной улыбкой, которую можно выставлять в соцсетях без фотошопа. Тем не менее он чувствовал, что над его жизнью нависла смертельная угроза. А иногда к нему подходил кто-нибудь из знакомых и спрашивал о чем-то, о каких-то его словах или действиях, о которых он никак не мог вспомнить. И это пугало. А что делать, он не знал. Что можно сделать со своей душой, которая болит? Что можно сделать с душой, в которую любой мог залезть грязными ботинками и топтаться, и топтаться. Никому нельзя доверять, никому! Проклятый Яков! Клялся, божился! Теперь все знают. Зоя говорит, ну и что с того, что они знают о рояле? Плюнь на них, сказала она. Это же всего лишь инвестиция. Она не понимает. И не надо ей понимать. Достаточно того, что он понимает. А что он понимает? Что может понимать человек, который вот уже год ни жив ни мёртв и за большие деньги пытается поднять энергию со дна?

Он до мельчайших подробностей помнил тот день. Дождливый московский июнь. «Сиди дома, – сказала тётя Мина, – куда в такую погоду?» Он от тёти отвертелся, в консерваторию прибежал, нужный кабинет нашёл. Прямо перед кабинетом заколотилось сердце: он увидел других претендентов. Красивых, с искрой в глазах, изысканно одетых, некоторые даже в сценических костюмах. А он – в потрёпанных джинсах и в футболке. Если бы намарафетился, надел бы костюм, тётя бы заметила и стала бы расспрашивать, куда он, зачем он. Узнала бы правду, подняла бы шум, нарядился, мол, курам на смех. Ведь не для этого он в Москву приехал, чтобы по консерваториям ходить. У него была железная протекция в институт лёгкой промышленности, на факультет кожи и меха. Его примут, всё схвачено. Будет учиться очно-заочно, а в остальное время набираться опыта. Их шубный бизнес должен перейти на новый уровень, пусть парень поучится технологии, дизайну, посмотрит, как московские шубники работают, и вернётся в Пятигорск уже с новым багажом.

– Зачем аршин-малала по городу делать, сидел бы уже дома, – запротивилась тётя.

– Скучно дома, тётя, дай зонт, я прогуляюсь.

Тётя поворчала и зонт дала. И он, выскочив из дома в чём был, побежал, забыв даже зонт раскрыть. Прибежал промокший. На него смотрели косо, не скрывая насмешки. Ну и пусть. Он подумал: а что, если уйти отсюда прямо сейчас? Что он о себе возомнил? Он – простой, никому не известный парень из провинции – кому он здесь нужен? Ему на миг стало так стыдно своих желаний, что он повернулся в сторону выхода и хотел было сделать шаг, но тут услышал свою фамилию.

– Шубаев есть?

Повернулся, но не ответил.

– Шубаева нет? Так, кто следущий у нас…

– Шубаев.

– Ну что же вы не отвечаете? Проходите, ваша очередь.

Он вошёл. На сцене небольшого зала стоял