Мучилась Аля и по другому поводу: в заветной шкатулке рядом с фотографией Богдана лежал клочок бумаги с номером телефона. Много раз она доставала бумажку и, помедлив, откладывала ее.

После долгих колебаний она все же решилась поговорить с Дашей. Слишком тяжелы были предыдущие уроки молчания и недомолвок.

— Дашенька, дочка, здравствуй. Вот соскучилась и решила позвонить тебе. Не отвлекаю?

— Привет, мама! У тебя все в порядке?

— Все хорошо. Я хочу тебе сказать… Даша, я была знакома с Неновым. Давно…в молодости, — говорить было тяжело. — Я видела ту рекламу про детективное агентство… Она случайно выпала у тебя из сумочки…

— Подожди, подожди, ты знаешь этого детектива?!

— Ну да. Только это было в прошлой жизни.

— А зачем ты мне это рассказываешь?

— Не знаю… просто подумала, — Аля раскаивалась, что начала этот разговор.

— Мама, я тебе тоже должна кое-что рассказать, — помедлив, Даша все же продолжила: — Я была в агентстве.

Повисло молчание. Они застыли в ожидании. Первой нашлась Даша:

— Мамочка, ты не сердишься?

— Нет, доча… ты правильно сделала… И что?

— Да пока ничего. Ненов создает впечатление грамотного специалиста. Правда, странный немного.

Бедное сердце Али. Оно билось так сильно, что Аля слышала его удары. Щеки ее пылали ярким румянцем, возвращая облику былую девичью миловидность. — Хорошо, что Даша не видит меня сейчас, — вспыхнула мысль.

— Алло! Ты куда пропала?

— Я слушаю тебя… — пролепетала еле слышно.

— Что-то со звуком. А что если ты позвонишь ему? А?

— Зачем?

— Ну, знаешь, может, проявит больше рвения. По старой памяти! Записывай номер. — Даша воодушевилась. Сейчас она не думала, что матери может быть больно от ее оптимизма.

Але пришлось сделать вид, что ищет ручку, блокнот. Она тянула время, чтобы обдумать ситуацию. Потом еще несколько секунд — будто записывает цифры, которые уже помнила наизусть.

— Но стоит ли, Даша? Звонить, стоит ли?

— Ты обиделась, мам? Мне не надо было это начинать? Если так, то все еще можно остановить.

— Нет-нет, что ты. Все правильно. Я не обижаюсь. Даже хочу, чтобы все наконец-то закончилось. Дети должны знать своих родителей. Неопределенность угнетает… Я люблю тебя… А насчет позвонить, неудобно как-то, — чтобы не обидеть дочь, продолжала: — Но я подумаю.

— Я тоже тебя люблю. Чмок-чмок.

— Целую. Пока-пока.

* * *

Жизнь сама расставляет все по своим местам. Так было всегда. Так будет и впредь. Человек слаб. Ему трудно выбрать единственно правильное решение. Из-за боязни ошибиться мы сначала наделаем массу ошибок, а потом пытаемся исправить их…

* * *

Ненов нерешительно набирал цифру за цифрой. Перед последней замер. Отложил телефон в сторону и быстро зашагал по кабинету. Что он скажет ей? Столько лет прошло… В силу особенностей своей профессии дважды наводил справки об Аэлите. Первый раз, когда Жанна ушла к своему спортсмену, забрав Лизоньку. Второй — после смерти матери.

Удалось узнать, что Аэлита замужем, счастлива в браке, растит дочку. Через несколько лет, повторив попытку, выяснил, что она развелась с мужем, но… опять вышла замуж. Ненов прекратил следить за ее судьбой. Зачем? Пусть будет счастлива.

Звонок прервал его грустные мысли:

— Богдан Владимирович?… Здравствуй…те, — и тишина.

Откуда, из какого небытия донесся знакомый девичий голос?!

— Да, я слушаю!

— Здравствуй, Богдан…

Не верилось! Как могла она найти его?! Это наваждение! Но голос был живым, звонким, как в те далекие времена. Это был голос давно минувших лет, голос былой любви.

Любви? Но была ли любовь? Скорее — нет. Было просто необъяснимое влечение к тонкой хрупкой девчонке, похожей на стрекозу. Он явственно увидел ее. Тоненькую, хрупкую, почти прозрачную. Вот она бежит от его машины в каком-то немыслимо узком зеленом платьице в горошек. Белый-белый горошек, и глаза-блюдца, блестящие слезами.

Не верил этим глазам. Не верил словам о любви. Не верил, что эта девчушка мечтает быть всегда с ним. Мечтает стирать его рубашки, варить ему супы. Не верил ей. А, быть может, не верил себе. Сомневался, что она будет с ним счастлива, что не сбежит от него при первой же трудности.

Не верил. И поэтому отпускал ее от себя (вернее, уезжал сам) со вздохом облегчения. Он уставал от нее. Уставал от ее неудержимости, от ее молодости. Уставал от ее безудержной любви, которую считал фантазией девчонки, начитавшейся любовных романов.

Да и было уже все у него — дочь, жена. Все было в прошлом. Не хотелось еще раз почувствовать себя ненужным. Не хотелось еще раз обмануться или же обмануть. К тому же, как думал тогда Богдан, не было любви. Просто приятно было осознавать себя кумиром хрупкого мотылька, упорно летевшего на его уже затухающий огонь без боязни опалить свои крылья.

Ему тогда не хотелось ничего. И он гнал ее от себя и бежал от нее сам. Причина для бегства была веская — жена решила, что они должны помириться ради дочери.

Богдан лихорадочно пытался вспомнить, думал ли он о ней все эти годы? Пожалуй, нет. Лишь однажды, не выдержав тягот жизни с давно ставшей чужой женой, он примчался к Аэлите, эгоистически вырвав ее из привычного мирка, в котором она старалась забыть его.

Она будто обезумела от счастья. Опять твердила о своей любви. А он упивался ее волнением, ее жадностью, с которой она целовала его, страстностью, с которой она отдавалась ему, безрассудством, с которым она ничего не желала слушать о долге перед Лизонькой и женой.

И опять захотелось сбежать от нее, хотя возвращаться домой не очень хотелось. Он и тогда сумел убедить ее в необходимости быть рядом с дочкой, которой нужен отец. А она привыкла слушаться его, именно слушаться, поэтому покорно отпустила его во второй раз без разговоров о возможном будущем.

Богдан был благодарен ей за это. Он навсегда запомнил эту страстность, эту жертвенность и, главное, — отчаяние в ее глазах.

События двадцатилетней давности пронеслись в его памяти за считанные секунды, пока Аля объясняла ему причину своего звонка.

Голос, что сделал с ним этот голос! Он был прежним — молодым, зовущим и опять умоляющим.

— Аэлита, это ты? — наконец проговорил Богдан, словно очнувшись от волшебного сна. — Ты где?

— Далеко. Не переживай, я не побеспокою тебя. Дочка просила…

Он не слушал ее.

— Аэлита, я узнал твой голос!

— Я тоже. Ты не изменился. Так ты поможешь?

Господи, он совсем не услышал ее просьбу, окунувшись в вихрь воспоминаний.