Есть вещи, которые с вами всю жизнь, вот от Тобольска до сегодняшнего дня?

Ю. О.: Это книги и потом просто обычные личные вещи; я храню очки своих родителей. И кое-что еще, есть несколько старых икон.

В. Л.: Прав ли Оруэлл, когда говорил, что «Властьь – это возможность разобрать человеческий ум и собрать его заново по своему усмотрению»?

Ю. О.: Я думаю, что нет. Думаю, что он не прав.

На какое-то время затуманить – да, но не так, чтобы окончательно все переделать. Сейчас много говорится про искусственный интеллект.

И как всегда, слова об этой проблеме, которая действительно есть и над которой я размышляю, превращаются в какую-то пену на нашей жизни.

Говорят все кому только не лень. А на самом деле мы еще даже не знаем, что такое мозг, что такое сознание. Мой учитель, Николай Николаевич Красовский, как-то хорошо сказал, что не многие миллионы логических операций в секунду, а акт творчества, озарения – вот самое главное в познании мира и в открытии новых вещей. Я не верю в творческое озарение компьютеров.

В. Л.: Пусть это останется за человеком.

Правила жизни

Юрий Осипов: Я по этому поводу расскажу вам коротенькую историю. Когда-то в детстве как все нормальные мальчишки я много времени проводил на улице. Можете представить: военное и послевоенное голодное время, мы, босые и раздетые, увлекаемся футболом, играем в детской команде. А тренирует нашу команду настоящий рецидивист-уголовник. То его посадят, то он выйдет и снова начинает тренировать нас. Сам он, кстати, был хороший вратарь во взрослой команде. Такой темноватый человек, но очень неглупый, по-видимому. И вот мой папа однажды пришел к нему и в моем присутствии говорит: «Виктор (как-то называет его по отчеству, я и не знал его отчества даже), неправильно, что Юра столько времени уделяет этому вашему футболу. Вы же понимаете, что делаете из него Ивана Непомнящего?» Потом отец еще что-то ему наговорил и ушел. А Соленый, у него кличка такая была, ко мне близко подошел и говорит: «Слушай, а папа-то твой – ку-ку»… Так вот на ваш вопрос отвечу так: хотелось бы не быть Иваном Непомнящим.

Виктор Садовничий:

«До конца мозг познать невозможно…»

Справка:

Виктор Садовничий (1939 г.р.) – известный российский математик, ректор МГУ им. Ломоносова, академик РАН, Президент Союза ректоров России, Лауреат Государственной премии, полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством».

Виктор Лошак: Виктор Антонович, когда друзья просят вас помочь в выборе ребенком профессии, что вы им советуете?

Виктор Садовничий: Это трудный вопрос. Я прежде всего спрашиваю, кто он, гуманитарий или естественник. На самом деле это тонкий вопрос и во многом он зависит от семьи. Как увидеть, что хочет ребенок? И мне кажется, само поведение в семье играет при этом роль.

Если ребенок видит, что родители озабочены, работают, рассуждают, планируют, он подсознательно увлечен этим тоже, и это играет роль. Ну а потом, конечно, уже дошкольное учреждение, ну и школа: кому как повезет с учителем. Я не сторонник говорить, что выбирайте тот конкретно ВУЗ или этот университет, что это престижно. Я сторонник увидеть в ребенке вот это начало, зерно; оно иногда сложно просматривается. Я по-прежнему считаю, что есть генетическая составляющая, склонности человека, а затем быт и, конечно, если повезет с учителем в школе.

В. Л.: Ваши трое детей все математики. Это наследственность или воспитание?

В. С.: Вы знаете, не воспитание. Они все трое математики; двое из них – профессора, доктора наук, третий кандидат. Но ничего такого специального в семье не делалось. Супруга тоже математик…

В. Л.: Да, я знаю.

В. С.: В общем, они, видимо, видели библиотеку, видели, как я готовлюсь к лекциям по матанализу. И вот как-то само собой подходит выпускной класс: «Папа, я подаю на мехмат».

В. Л.: То есть с вашей стороны не было никаких рекомендаций: «Иди только туда»?

В. С.: Никаких. И настолько они сильные были в математике, что я абсолютно ни о чем не заботился. И потом, когда стали учиться, для меня не было никаких сомнений, что они успешно закончат. Они отличники и, более того, их оставляли работать. Причем сын в школу Колмогорова пошел сначала преподавателем, а потом уже без меня его перевели на мехмат. Сейчас он заведует кафедрой.

В. Л.: Известно, что МГУ охотится за талантами. Как эта охота происходит? И как живут и учатся дети, которые еще не достигли студенческого возраста?

В. С.: Ну вот как: мы стараемся. Хотя, конечно, работает и авторитет – это прежде всего; он работает на университет.

В. Л.: То есть сам университет притягивает?

В. С.: Сам университет притягивает и наши традиции; мы исповедуем фундаментальное образование. Я противник вот таких быстрых теорий, преобразований, которые якобы ведут к успеху. Любое открытие, любой успех базируется на фундаментальном открытии. Только сделав его, можно получать новую технологию, новые успехи в экономике. Это факт. И Московский университет закрепил этот свой имидж – университета, который исповедует фундаментальное образование. Этот имидж работает. Ну и, конечно, огромная работа, как ответ на вызовы, например, «школьные среды». Это сами школьники Москвы требуют, чтобы был день, когда они придут вечером в МГУ и будут там приобщаться, тысячи приходят в группах заниматься на разных факультетах.

В. Л.: И вы уже их видите, выбираете талантливых.

В. С.: Мы видим шестой, седьмой класс, знаем их; преподаватели знают. Или «школьные субботы» у нас. Ну и, конечно, разные школы юных: школы юных геологов, школы юных биологов; на каждом факультете есть школа юных. Поэтому, конечно, огромное количество ребят, школьников младших классов уже вокруг университета; зайди в него в субботу – он детский, там ходят школьники и интересуются.

В. Л.: А как вы вообще относитесь к онлайн-образованию, которое на нас нахлынуло еще в связи с ковидом?

В. С.: Я хотел бы, конечно, видеть лица ребят. Вот я вспомню Колмогорова – выдающегося математика последнего времени и вообще, наверное, всех столетий – я слушал его лекции и видел, как он их читал. Тогда был мел, доска и не было этих всех электронных приспособлений. И вот он читает, читает, ошибается, рукавом стирает формулу, пишет новую. Говорит очень неразборчиво, но мы сидели все так – это ж Колмогоров! – ловили каждый жест. И вот он выходил в конце из аудитории, отряхиваясь от мела, весь белый такой, и мы бежали к нему