– Это уже прогресс. Отсутствовала ты довольно долго.

Элоди поняла, во время путешествия на север Уилл был непривычно молчалив. Скакал рядом с ней, лишь по необходимости скупо цедя слова. В полдень на привале, когда они подкреплялись хлебом, сыром и вином, он даже не пытался развеселить ее очередной историей. В гостиницу заселялись уже после наступления темноты и, обменявшись краткими ласками, утомленные, проваливались в сон.

Неудивительно. После первого шока от потери Филиппа Элоди пребывала в абсолютном безразличии ко всему, вероятно вовсе не обращая внимания на попытки Уилла завязать разговор. Пугающее осознание того, что она лишилась сына, было сродни пристальному всматриванию в солнечный диск, ослепительно-яркий, лишающий возможности различать что-либо вокруг.

Кроме бурного столкновения с Сен-Арно, Элоди едва ли сумела бы вспомнить события в промежутке между выходом из спальни сына и прибытием на побережье нынче ночью. Восстановить из груды несвязных обрывков воспоминаний общую картину событий она не могла, как ни пыталась.

Вот Уилл шагает рядом с ней по Парижу. Укладывает ее в постель. Собственноручно кормит. Баюкает, прижимая к груди, как фарфоровую куклу. Когда боль становится совсем уж нестерпимой, помогает найти забвение, растворившись в страсти.

Ни один друг, спутник жизни или любовник не стал бы обращаться с ней с большей нежностью и пониманием. В ее окутанной мраком душе вспыхнул слабый лучик надежды, тепла, благодарности.

– Спасибо тебе, милый Уилл, – негромко произнесла она.

– За спасение от Сен-Арно? С превеликим удовольствием. Хотя мне понравилось бы еще больше, если бы удалось как следует отделать его, раз уж нельзя убить.

– Ты пошел бы на убийство?

Он ответил не сразу.

– Не знаю. А тебе бы этого хотелось?

– Да. Нет. Ах, je ne sais pas![22]Какая разница? Его смерть не вернула бы мне Филиппа.

– Но гарантировала бы то, что твой сын никогда не окажется в его власти. Хотя, похоже, и Талейран, и премьер-министр объединились, чтобы отправить его как можно дальше, покончить с его тайными интригами. А нас они, как мне показалось, благословили. Какие выводы ты сделала из появления де Мерлонвилля?

Чувствуя себя старым железным колесом, давно неиспользуемым и потому заржавевшим, Элоди постаралась сбросить с себя плащ апатии и сосредоточиться на вопросе Уилла.

– Талейрана сместили. Мне об этом известно не было.

– И мне тоже. Как бы то ни было, он, похоже, сохранил значительную долю своего влияния.

Способность соображать постепенно возвращалась, и она воскресила в памяти обмен репликами между Сен-Арно и де Мерлонвиллем.

– По словам де Мерлонвилля, герцог Талейран сообщил де Ришелье о том, что Сен-Арно похитил меня, значит, агенты Талейрана до сих пор следят за нами, но именно Ришелье определяет ход событий. Сен-Арно едва терпят, так что с его-то жаждой власти он теперь будет тщательно взвешивать свои поступки касательно нас или Филиппа.

– В любом случае, исходя из слов Мерлонвилля, скоро он покинет Францию навсегда. Кроме того, герцог явно дал понять, что французскому правительству нет никакого дела до признания, которое вы собираетесь сделать.

Элоди кивнула:

– Логично. На трон вновь взошел король, и никто не захочет напоминать ему о давнем наполеоновском заговоре, который к тому же провалился.

– Это подтверждает то, что рассказал Джордж Армитадж. Ни британское, ни французское правительства не заинтересованы ворошить тот скандал. Так что неприятностей можно ожидать лишь от тех, кого де Мерлонвилль назвал «мятежниками».

– Да, Сен-Арно и его приспешникам, пытающимся пробиться обратно в правительство, достанет сообразительности не афишировать былую приверженность Бонапарту, – подытожила Элоди. – Et bien[23], де Мерлонвилль получил указания обеспечить нас сопровождением, чтобы никто не беспокоил.

– Возможно. Если только своим предложением он на самом деле не хотел усыпить нашу бдительность, а в действительности люди Талейрана могут напасть на нас в любой момент. Хотя маловероятно, ведь в таком случае возникает закономерный вопрос, почему они не схватили нас раньше, когда мы двигались на север. Все же я буду сохранять бдительность. Именно поэтому мы и находимся сейчас в этой захудалой гостинице.

– Весьма мудрая мера предосторожности.

– Надеюсь, ты не изменишь мнения, проведя ночь на простынях, влажных из-за протекающей крыши.

Элоди склонила голову набок:

– А тебе, похоже, уже приходилось ночевать под этой текущей крышей?

Уилл усмехнулся:

– Не стоит недооценивать связи бывшего вора, похитителя кошельков и сбытчика нелегального добра.

– Ты что же, и контрабандой занимался?

– Контрабандисты высаживаются по всему побережью, а потом через разветвленную сеть агентов сбывают товар на удаленной от моря территории. Человек, на которого я работал, использовал нас для тайной доставки беспошлинных кружев, шелка и бренди. Дело довольно прибыльное, если не попадешь в лапы налоговой службы.

– Твоя жизнь была полна приключений.

– Не более, чем твоя. Émigrée, под покровом ночи спасающаяся бегством из Нанта, затем возвращение в «Новую Францию», жена военного, безутешная вдова, переодетая раненым солдатом и в таком виде прошедшая через остатки двух армий, экономка в Вене, вышивальщица, старик, юноша-слуга, монах, крестьянка, торговка апельсинами, – перечислял Уилл, загибая пальцы.

Элоди улыбалась, но упоминание о торговке апельсинами мысленно вернуло ее в Париж, к конечной цели путешествия.

– И наконец, я снова стала самой собой, – негромко произнесла она. – Без дома, без семьи, без сына. – На последнем слове ее голос дрогнул, и она тяжело опустилась на стул, сгибаясь под гнетом усталости и отчаяния.

Рука Уилла накрыла ее руку.

– По крайней мере, тебе больше не нужно опасаться вмешательства Сен-Арно.

– В этом ты, похоже, прав, – со вздохом ответила она. – Хвала Господу, мой сын в безопасности. Но для меня он по-прежнему потерян.

– Пока мы живы, есть и надежда, поэтому…

Элоди приложила руку к его губам, не давая договорить.

– Прошу тебя, Уилл, больше никаких хитроумных замыслов! – взмолилась она. – Я не могу этого выносить.

Он понял: она по-прежнему балансирует на грани пропасти, поэтому, когда она убрала руку, он заговорил о другом. Взяв ее ладонь, он принялся поглаживать ее, сочувственно глядя ей в глаза.

– Как бы мне хотелось помочь тебе. Я знаю, сколь многого ты лишилась.

Хотя ее рациональное мышление и принимало его слова, таящийся внутри раненый зверь решил показать клыки.