В день операции мою голову зафиксировали на специальном упоре, чтобы она была абсолютно неподвижна. Во время операции я должен был сидеть. Медики все закручивали и закручивали болты, пока я не почувствовал, что мой череп вот-вот разлетится на куски. Правая нога болела сильнее. За нее отвечает левое полушарие мозга, поэтому врачи собирались сверлить мне череп слева. Я должен был находиться в сознании, чтобы описывать свои ощущения. Медики начали сверлить. Нажали кнопку, и у меня дернулась правая рука, словно в мое тело вселилась чья-то воля. «Какого черта?! — подумал я. — Ведь речь шла о ноге!»

— Все в порядке, — успокоил меня хирург, — так и должно быть.

Я слышал и чувствовал, как сверло буравит мой череп, и ощущал запах горелой плоти. Наконец добрались до места, которое отдавалось покалыванием в правой ноге. Это означало, что они нашли то, что искали. Мне в голову вмонтировали устройство, которое я мог включать с помощью пульта, чтобы блокировать боль. Но оно так и не принесло ни малейшей пользы: боль ничуть не уменьшалась.

Перед операцией мне обрили полголовы. Мой череп скрепляли расположенные полукругом металлические скобы. Перед выпиской мне разрешили съездить в парикмахерскую, чтобы побрить и вторую половину головы. Я приехал в шляпе, а когда снял ее, девочек-парикмахеров чуть не хватил удар.

Думаю, что я походил на монстра из «Франкенштейна». В таком виде я точно не хотел возвращаться к жене и детям. Но, как выяснилось, возвращаться мне было особо и некуда. В какой-то момент этих одиннадцати месяцев, наполненных воплями боли и отчаяния, моя жена решила, что с нее хватит.

Она ушла от меня.

Здесь я хочу сказать, что жалеть меня не нужно. Ни в коем случае. Никто не должен меня жалеть, даже если я парализован и прикован к креслу на колесах. Но я думаю, вам нужно знать, что моя жена оставила меня и что моя жизнь покатилась под откос. А еще, чтобы понять, во что превратил меня паралич, вы должны знать, каким я был раньше.

В детстве я был одним из лучших спринтеров школы. Я был звездой американского футбола и скоростных видов спорта. Моим тренером по американскому футболу был отец. Он сказал мне одну мудрую фразу: «Сынок, ты можешь добиться успеха во многих видах спорта, но по-настоящему великим можно стать только в одном». Отец посоветовал выбрать, что мне нравится больше всего, и направить на это все усилия. Моей страстью стал гольф. К моменту поступления в колледж я был членом школьной команды старшеклассников и победил на чемпионате штата по гольфу. Я выиграл спортивную стипендию и мог учиться в колледже, но там я просто не получал бы необходимого мне драйва. Мой отец служил в авиации, в топливозаправочном авиакрыле. Я решил пойти по его стопам и записался в Авиационную метеорологическую школу… Нас, военных метеорологов, называли серыми беретами.

У моего отца в голове не укладывалось, что я, служа в авиации, в конце концов начал выпрыгивать из самолетов вместо того, чтобы летать на них. Но мне это нравилось. До Эквадора я участвовал во многих боевых операциях, в том числе в Африке, когда свергали одного известного диктатора. Я верил, что мы боремся за правое дело, каждый раз, когда выпрыгивал из самолета с парашютом. Так было и в Эквадоре. Я воевал с наркоторговцами, преступниками и убийцами, которые жиреют, пользуясь человеческой зависимостью. Я был там для того, чтобы внести свою лепту в освобождение этой страны и ее народа от зла.

А потом я очнулся с парализованной нижней половиной тела, прикованный к инвалидной коляске. Из-за того, что я отказался подавлять боль с помощью медикаментов, со мной стало очень тяжело жить. Это подвергло наш брак огромным испытаниям, но я не мог проститься с мечтой снова ходить. А потом были одиннадцать месяцев беспросветного отчаяния, когда я лежал неподвижно, напичканный лекарствами.

Можно сказать, что в каком-то смысле у меня был выбор: попытаться снова научиться ходить или спасти свой брак, хотя тогда я не знал об этом. Я думал, что мне нужно чувствовать боль, чтобы продолжать учиться ходить, но из-за этой боли я стал очень плохим сожителем. Когда я выписался из больницы, проведя там одиннадцать месяцев, Карла оставила меня.

Сначала она сказала, что уезжает со своим дядей на две недели позагорать, потому что отчаянно нуждается в отдыхе. Но, уехав, не вернулась. Вся эта история с отдыхом была лишь предлогом, попыткой скрыть от меня правду.

Я не мог спасти свой брак. Я даже не знал, смогу ли спасти самого себя. И я не винил Карлу. Представьте себе, что вы вышли за энергичного многообещающего юношу, а он превратился в калеку, который днями напролет лежит в кровати, крича от боли и проклиная все на свете. Иногда мне казалось, что в мои бедра вонзаются ножи, отрезая мышцы от костей.

В день бракосочетания мы клялись быть вместе «в болезни и во здравии», но я был уже не тем человеком, за которого Карла вышла замуж. Я стал совершенно другим. В течение этих одиннадцати месяцев она приходила ко мне все реже и реже, но будь я на ее месте, разве я захотел бы навещать человека, до беспамятства обколотого лекарствами, да еще и приводить к нему детей?

Поэтому когда спустя одиннадцать месяцев я вернулся домой и обнаружил, что жена от меня ушла, я попытался ее понять. Все это было слишком тяжело для нее. Даже злейшему врагу я не пожелал бы такой жизни, какая была у меня тогда. Но я никак не ожидал, что в довершение всего этого мне придется воспитывать троих маленьких детей.

Младшему было три года, старшему шесть. Раньше у них были красивые, счастливые, улыбчивые родители, а в конце концов остался только отец, прикованный к креслу на колесах. Но знаете что? Я почувствовал ответственность. Я должен был заботиться о мальчиках, и это давало мне силы жить дальше.

Я знал, что должен выздороветь и быть хорошим отцом для своих детей. Таким отцом, который им нужен. Теперь я полностью отвечал за них и должен был принять этот вызов. Это оказалось настоящим благословением, но в тот момент я думал, что на меня обрушилась тяжесть всего мира.

Карла знала, что разлука с мальчиками погубит меня, и поэтому оставила их мне — так я заставлял себя думать. Мне хотелось верить, что причина именно в этом. Карла знала, что я очень люблю сыновей и буду хорошо о них заботиться. Во всяком случае, насколько хватит моих, ограниченных теперь, сил.

Но, потеряв Карлу, я потерял и часть себя. Моя жизнь зависела от семьи и работы. Моя служба создавала меня. Я любил военные задания, своих побратимов, свою страну. А теперь превратился в ветерана-инвалида, прикованного к креслу на колесах. В одинокого отца в инвалидной коляске, обреченного сидеть дома.

Конечно, моя мама помогала нам, и мальчики полюбили ее стряпню. Но она не могла быть с нами каждый день круглые сутки. Мы с Блейком, Остином и Грантом научились перекусывать кукурузными чипсами, сандвичами и полуфабрикатами. Мы стали постоянными покупателями еды навынос — в «Taco Bell», IHOP и «Wendy’s» — отец в инвалидной коляске и трое голодных сынишек.

Очень часто я думал: «Господи, как до этого дошло?» Так жить было невозможно. Мало того что моя жизнь перевернулась вверх дном и разлетелась на куски, я даже не мог, стоя на траве, бросить своим детям мяч. Если мальчики хотели отдохнуть, они спрашивали: