посудой.

— Я ещё не придумал имени… — Он почесал бороду. — Может, это оттого, что я не видел его близко? Давай-ка просто за Алиссу и новорожденного?

Они чокнулись и выпили.

Борн улыбнулся:

— Ты должен быть счастлив, маг. Люди, как демиурги — создают тела…

Он вздрогнул и замолчал.

— Зачать ребёнка — дело простое… — отозвался Фабиус, не замечая потрясения, отразившегося вдруг на лице демона. — Но пока не вырос хорошим парнем — отчего бы мне быть счастливым?

— Скажи мне, маг, — тихо спросил Борн. — Это… правда, что душа появляется у младенца не сразу? Повитуха говорила, что будто у детей, которых она помогала матерям выгнать из чрева, души ещё не было?

Фабиус задумался.

— Я читал в магических книгах, что иногда душа может прийти даже раньше зачатия и витать над матерью, — сказал он с некоторым сомнением. — Наверное, этот процесс не слит с физическим порождением будущего зачатка тела. Иногда плод бывает с душой, а иногда душа входит в тело во время первого крика. Но это я только читал. Я ведь и не знаю наверняка, что такое эта душа?

Борн улыбнулся.

— Я глупец! — провозгласил он и налил в оба стакана водки. — Я боялся, что слишком слаб для творения! Ведь и душа человека, и средоточие огня демона — суть творения демиурга. Но тело-то может создать любой смертный! А чтобы оно не оказалось ущербным големом, процесс нужно просто взять у природы!

— Но зачем? — удивился Фабиус. — Зачем тебе тело?

Борн расхохотался и поднял стакан:

— Пей, маг! Прежде, чем спуститься в ад, мы сотворим с тобою одно небольшое чудо! И тогда я не побоюсь самого Сатаны!

***

Дворец правителя спал тяжёлым сном середины ночи, когда демон и маг материализовались в тронном зале.

— Ишь ты, какая цаца тут обитала, — пробормотал Фабиус, оглядываясь.

Тронный зал был великолепен.

Свечи, с появлением Борна, вспыхнули все разом, и тени побежали по гобеленам, оживляя сцены пиров и охоты.

Чёрные и золотые плитки пола, до блеска натёртые слугами, горели, словно в аду.

— Ты уверен, что для создания зеркала нужна будет именно пентаграмма, а не ромб или шестиугольник? — спросил Борн.

— Да что бы ты понимал! — возмутился Фабиус. — Пентерное начало — суть начало всего живого! В самых древних книгах есть человек витрувианский, вписанный в пятиугольник!

— В круг и квадрат, — поправил Борн.

— Не путай меня, если не знаешь! — рявкнул маг, и едва не грохнулся на пол, поскользнувшись на отполированных плитках.

Демон пожал плечами. Маг был пьян, и спорить с ним сейчас не имело смысла.

Фабиус достал мел и, кряхтя, очертил вокруг трона пентаграмму, и указал на неё пальцем:

— Вот так!

Демон пожал плечами и безропотно испепелил по контуру рисунка камень и золото.

Магистр заполнил канавку спиртом и зажёг, призывая стихии.

— Петля воздуха душит воду, — приговаривал он. — Земля топит огонь…

Борн стоически молчал, слушая эту белиберду. Он не находил смысла в выстраиваемых образах. Что значит: воздух душит воду?

Однако вмешиваться демон не собирался. Если зеркало возникнет от такой мешанины слов — так тому и быть.

Он следил, как каменная и металлическая пыль крутится в пентаграмме…

Неужели, получится?

Глава 4. Пустошь

На исходе ночи невыспавшийся и злой магистр Фабиус явился в комнатушку кухарки, где у окна на широкой лавке сладко спала Диана.

— Вставай! — рявкнул он над ухом у дочери. — Сегодня утром ты едешь в Вирну!

— Зачем? — спросила Диана, ещё не до конца проснувшись и слегка обалдев от такого крика.

— Ты отправляешься учиться в академию! — продолжал реветь Фабиус.

— Чё? — Девушка захлопала глазами, и сон стёк с неё, как будто его и не было. — Я? В академию? Да с какого такого глузда?

Тут уже несколько обалдел сам магистр.

— Да где ты набираешься этих деревенских словечек? — рассердился он.

— А вот где хочу, там и набираюсь! — отрезала Диана и села на лавке.

Повисла грозная пауза — магистр, хмурясь, перебирал в голове сердитые слова.

Напуганная кухарка Малица, разбуженная спором, громко засопела, прикидываясь спящей.

— Одевайся и марш ко мне в башню! — нашёлся Фабиус, понимая, что заругайся он, а Диана ответь — слуги будут потом пересказывать и смеяться. — Там я тебе всё объясню в подробностях!

Внимавшая ему кухарка, протяжно икнула и, опасаясь разоблачения, забилась под одеяло с головой.

— Но я не хочу учиться! — завопила Диана во всю мощь девичьих лёгких.

Это же надо: пришёл ночью, разбудил и орёт. Ну, она тоже орать умеет!

— А тебя никто и не возьмёт, если не сумеешь сдать приёмные экзамены! Кому нужна глупая деревенская курица!

— Это я-то — курица? — Диана вскочила с лавки.

Лицо её раскраснелось, кулаки сжались.

— Только курицы не желают учиться! — нашёлся Фабиус, и не хотевший обидеть дочку, и пытающийся задеть так, чтобы зашевелилась.

— Ах, курицы! — разозлилась Диана. — Ну, так я еду прямо сейчас!

— И не смей возвращаться, если тебя не примут! — с облегчением выдохнул магистр Фабиус.

Ухмыляясь в бороду, он выскочил из комнатушки кухарки, с силой хлопнув тяжёлой дверью.

Разгорячённая его словами Диана изо всей силы запустила в стену подушкой. Наволочка лопнула, и мелкие пушинки, пробившись сквозь наперник, снежинками полетели во все стороны.

— Курица! — крикнула девушка с досадой и смахнула злые слёзы.

— А?! — так и подскочила, задремавшая во время ссоры кухарка Малица.

Кричи-не кричи, а собираться Диане пришлось.

Она швыряла вещи, что доставала из сундука Малица, шипела на Малко и Петрю.

Подмастерья пытались ей помогать, а конюх мрачно поглядывал на них через окно, но молчал. Фабиус велел дочери побыстрее укладываться, и парни вроде как были при деле.

Если бы не Малко, Диана повыкинула бы все вещи. Только с его подачи кое-что всё-таки попадало в седельные сумки.

Злило девушку всё: и учёба, и эта дурацкая поездка.

Ехать нужно было на лошади, а лошадей дочка двух отцов не очень любила. Вернее, это они не выносили её огненной натуры.

Гнедая кобыла дичилась, чубарая — пугалась. Только здоровенный жеребец Фабиуса, Фенрир, терпел эту слишком резкую наездницу.

Но ехать в академию на Фенрире? Да и отец не даст!

Диана сердито покосилась на Фабиуса: ну и на ком ей ехать? На старом мерине? На Малко?

Она отдула со лба распушившиеся локоны и с удвоенной силой расшвыряла платья, что положила перед ней кухарка.

Диана не носила платьев и не собиралась. Зачем ей платья?

— То есть ты полагаешь, что в академию тебя не возьмут? — ехидно уточнил Фабиус, заглянув в комнату кухарки, где шла жестокая битва