Пожалуйста, не говори ничего. Не рассказывай больше, молю я про себя.

– Только так я мог убедить его назначить меня на место регента, – в голосе Аарона слышится отчаяние. – Позволить мне остаться и ухаживать за мамой. Через два года его привели к присяге как лидера континента. Мне тогда было восемнадцать, и все эти два года я был вынужден…

– Аарон, пожалуйста, – говорю я на грани истерики. – Я не хочу больше ничего знать. Я не просила мне это рассказывать. Я…

– Я мучил твою сестру, – продолжает он треснувшим голосом. – Я отвечал за ее изоляцию. Мне приказали присматривать за ней в ее бессрочном заключении. Я ежедневно подписывал приказы, удерживавшие ее в… фактически тюрьме. Мне не говорили, почему она там находится или что с ней не так. Сказали обеспечить ее жизнедеятельность, и все. Четыре раза в сутки ее на двадцать минут извлекали из бака с водой, и она сразу принималась пронзительно кричать – умоляла ее отпустить, – Аарон на секунду замолкает. – Она молила сжалиться над ней, а я остался глух к ее мольбам…

Не могу больше.

Голова идет кругом.

Роняю простыню, которой прикрывалась, и убегаю. Как попало натягиваю одежду – главное, побыстрее. В полубреду-полукошмаре возвращаюсь в комнату и вижу, что и Аарон полуодет – без рубашки, только брюки. Он молчит, когда я в ужасе смотрю на него, зажав рот ладонью, а слезы ручьями текут из глаз. Я не знаю, что сказать. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь заговорить с ним…

– Это слишком, – давлюсь я словами. – Это уже слишком…

– Джульетта…

Мотаю головой и дрожащей рукой тянусь к двери.

– Пожалуйста, – говорит Уорнер. Слезы медленно катятся по его щекам. Он сильно дрожит. – Пойми, я был совсем юным и глупым – и я был в отчаянии. Мне было не для чего жить, если мать умрет, и я был готов на все, лишь бы остаться с ней…

– Ты мне лгал! – взрываюсь я, невольно зажмурившись от гнева, и отступаю от Аарона. – Все это время ты мне лгал!

– Нет! – ужасается он. – Единственное, что я утаивал, – правду о твоих родителях, клянусь!

– Как ты мог мне такое не сказать? Все это время ты только и делал, что лгал мне!

Он упорно качает головой, повторяя: Нет, нет, я люблю тебя, моя любовь к тебе никогда не была ложью…

– Тогда почему ты мне раньше не сказал? Для чего скрывал?

– Я же был уверен, что твоих родителей нет в живых! Чем бы тебе помогла такая новость? Мне казалось, тебе будет только больнее! Я ничего не знал о твоих биологических родителях и сестре! Поверь мне, умоляю, клянусь, не знал до вчерашнего дня…

Грудь у него ходит ходуном, так что Уорнер вынужден согнуться, упершись руками в колени. Пытаясь отдышаться, он, не глядя на меня, шепчет:

– Мне так жаль, так жаль…

– Перестань! Перестань говорить!

– Прошу тебя…

– Как прикажешь теперь тебе доверять? – полными ужаса глазами я смотрю на него, ожидая спасительного ответа, однако Аарон ничего не отвечает. Он не оставляет мне ни единой опоры. – Как нам все вернуть? Неужели ты рассчитывал, что я забуду ложь о своих родителях или то, что ты истязал мою сестру? Я о тебе так мало знаю, – севшим голосом добавляю я. – Почти ничего… И я не могу, не могу этого сделать…

Он поднимает глаза, окаменев на месте. В его взгляде я читаю то, что он наконец понял, что я не стану делать вид, будто этого разговора не было, что я не останусь с человеком, которому не могу доверять. Я вижу, как надежда уходит из зеленых глаз. Уорнер хватается за голову. Его лицо, на котором застыло выражение шока, бледнеет, рот приоткрывается, Аарон шагает ко мне, растерянный, отчаявшийся, с умоляющим взглядом…

Но я должна уйти.

Я бросаюсь бежать по коридору, не зная, куда несут меня ноги.

Так вот что такое мучения.

Вот что имеют в виду, говоря «сердце разрывается». Мне казалось, я прекрасно знаю, что такое разбитое сердце, но теперь… теперь я понял это до конца. Прежняя боль, когда Джульетта не могла выбрать между мной и Кентом, – детская игра.

А это… Это пытка. Настоящее, неразбавленное страдание. И мне некого винить за эту боль, кроме себя, некуда направить мой гнев, кроме как вовнутрь. Не знай я наверняка, заподозрил бы у себя сердечный приступ. По мне будто проехал грузовик, переломав все ребра, и теперь обломки торчат внутри, протыкая легкие с каждым вздохом. Не могу дышать. Даже видеть нормально не могу.

Стук сердца гулко отдается в ушах. Кровь идет по телу слишком быстро, от этого бросает в жар и мутит. Горло перехвачено – не могу говорить, все тело как чужое. Нечеловеческое, неимоверное давление сплющивает тело, и я падаю на спину плашмя, ударяясь головой о стену. Стараюсь взять себя в руки, выровнять дыхание и рассуждать рационально.

Это не сердечный приступ, говорю я себе, с сердцем все нормально.

Я лучше знаю.

У меня паническая атака.

Такое случалось со мной всего однажды. Тогда боль материализовалась из ниоткуда, из ночных кошмаров, без предупреждения. Я проснулся посреди ночи в необъяснимом неистовом страхе, убежденный, что я умираю. Потом все прошло, но память о том случае осталась.

И вот опять… Я думал, что готов ко всему. Мне казалось, я собрался с духом и смирился с возможным исходом сегодняшнего разговора. Я ошибался.

Я чувствую, как она пожирает меня, эта боль.

Всю жизнь боролся с приступами тревоги, но обычно мне удавалось ее контролировать. В прошлом эти приступы всегда были связаны с работой, с моим отцом. Но чем старше я становился и чем больше власти обретал, тем легче мне удавалось обходить привычные триггеры: отыскались спокойные места, куда можно мысленно удалиться, а изучение когнитивной психотерапии помогло мне научиться управлять собой. Теперь тревога накатывает далеко не с прежней интенсивностью и гораздо реже, но иногда – очень редко – она превращается во что-то другое и выходит из-под моего контроля.

И я не знаю, как спастись на этот раз.

Я не знаю, хватит ли у меня сил справиться с приступом сейчас, когда я уже не знаю, за что мне бороться. Едва я падаю навзничь, прижав руку к груди там, где нестерпимо болит, как дверь вдруг открывается.

Я чувствую, что сердце забилось снова.

Я приподнимаю голову на дюйм и жду, надеясь вопреки всякой логике…

– Эй, где тебя носит?

Я со стоном опускаю голову. Из всех людей на базе…

– Але! – слышатся шаги. – Я знаю, что ты здесь. Почему в комнате такой бардак? Коробки какие-то, простыни?

Тишина.

– Мужик, ты где, я спрашиваю? Только что встретил Джульетту, она психует и не говорит почему, а ты, как обычный засранец, прячешься здесь…