Когда я забираюсь к нему на колени, он каменеет.

Когда я беру ладонями его лицо, он отворачивается.

Когда я ласково целую его, он закрывает глаза. Что-то внутри него тает, кости будто ослабевают, и когда Уорнер снова на меня смотрит, в его глазах плещется ужас. Я чувствую, как сводит мой живот.

Что-то случилось. Что-то серьезное и страшное.

– Ну что? – почти беззвучно спрашиваю я. – Что такое?

Он качает головой.

– Это я виновата? – с бьющимся сердцем спрашиваю я. – Я что-то сделала?

Он удивленно смотрит.

– Нет-нет, Джульетта, ты безупречна. Ты… идеальна, – говорит он и, схватившись за затылок, запрокидывает голову.

– Тогда почему ты на меня не смотришь?

Он встречается со мной взглядом. Я не перестаю удивляться, как же я люблю его лицо, пусть и искаженное скрытым страхом. Уорнер так классически красив, так замечательно хорош собой, даже с остриженными волосами, мягкими и светлыми, и даже с небритыми щеками – легкая тень лишь смягчает твердость черт. Невозможно зеленые глаза – яркие, моргающие и…

Вдруг они скрываются под опущенными веками.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – тихо говорит Уорнер, протягивая ко мне руку. Пальцы осторожно пробегают по моему боку, нежно – и с дрожью. – Я давно должен был тебе сообщить…

– О чем ты? – отодвинувшись, я сгребаю простыню в огромный ком и прижимаю к себе, вдруг ощутив себя беззащитной.

Он долго не решается – длинно выдыхает, проводит ладонью по рту, подбородку, растирает затылок…

– Я не знаю, с чего начать.

Инстинкт говорит мне бежать, заткнуть уши, велеть ему замолчать, но я не могу. Я сижу на кровати в оцепенении. Мне очень страшно.

– Начни сначала, – говорю я, поражаясь, что вообще смогла заговорить.

Я еще не видела Уорнера таким. Не представляю, что он хочет мне сказать. Он так сжимает руки, что я беспокоюсь – не сломал бы он себе пальцы. Наконец он медленно начинает:

– Оздоровление заявило о себе в открытую, когда тебе было семь, а мне девять лет. Но свою кампанию они начали задолго до этого.

– Ну, так.

– Основатели Оздоровления, мужчины и женщины, начали свою карьеру в армии, а затем стали военными подрядчиками. Отчасти на них лежит ответственность за чрезмерное развитие военно-промышленного комплекса, ставшего основой де-факто военизированных континентов, составляющих теперь Оздоровление. Свои планы они разрабатывали задолго до установления режима. Благодаря своим должностям они имели доступ к вооружению и новейшим технологиям. В их распоряжении была обширная разведывательная сеть, полностью оборудованные полигоны, акры частных земель, неограниченный доступ к информации, и все это за много лет до нашего рождения.

Сердце тяжело стучит у меня в груди.

– Через несколько лет они узнали о существовании Неестественных – так в Оздоровлении называют людей с неординарными способностями. Тебе было около пяти лет, – продолжает Уорнер, – когда в их поле зрения попал первый… случай. – Он отворачивается к стене. – С этого времени они начали собирать, изучать и использовать необычных людей в своих целях, чтобы ускорить захват власти над миром.

– Все это, конечно, интересно, – не выдерживаю я, – но я уже не в силах терпеть, поэтому нельзя ли сразу перейти к той части, которая имеет прямое отношение ко мне?

– Дорогая, – Уорнер наконец смотрит мне в глаза, – все это имеет к тебе прямое отношение.

– Как это?

– Я кое-что от тебя скрыл, – он тяжело сглатывает и, глядя на свои руки, произносит: – Дело в том, что тебя удочерили.

Услышанное отдается в ушах раскатом грома.

Спотыкаясь, я встаю с кровати, прижимая к себе смятую простыню, и останавливаюсь у стены, уставившись на Уорнера. Я стараюсь не утратить хладнокровия, но в голове рождается настоящий огненный смерч.

– Меня… удочерили?!

Он кивает.

– То есть ты хочешь сказать, что растившие меня люди, которые издевались надо мной и били, мне не родня?

Он снова кивает.

– А мои биологические родители живы?

– Да, – шепчет он.

– Как ты мог мне этого не сказать?!

Но я не знал, что они живы! заторопился он.

Я только знал, что тебя удочерили, а насчет родителей буквально вчера выяснилось, мне Касл сказал…

Сыплющиеся одно за другим открытия кажутся ударной волной, непредвиденной детонацией, происходящей внутри меня.

Бу-у-ум!

Твоя жизнь была подчинена эксперименту…

Бу-у-ум!

У тебя есть сестра, она тоже жива…

Бу-у-ум!

Родители отдали вас с сестрой Оздоровлению для научных исследований…

Мир словно сошел со своей оси. Меня будто сбросили с земного шара, отправив прямиком на Солнце. Я заживо обращаюсь в пепел, однако каким-то образом по-прежнему слышу Уорнера, хотя изнутри кожа сгорает и истончается, мозг выворачивается наизнанку, и все, что я знала, все, что я считала правдой о себе и своей жизни,

исчезает

Дюйм за дюймом я пячусь от Уорнера в замешательстве и ужасе. Язык прилип к гортани, не могу говорить

А он все повторяет я не знал срывающимся голосом и объясняет, что до недавнего времени даже не подозревал, что мои родные родители живы, пока Касл ему не сказал, и не знал, зачем говорить, что меня удочерили, как я к этому отнесусь и нужна ли мне эта боль, но Касл уверен, что Оздоровление охотится за мной и оттуда вот-вот приедут, чтобы меня забрать.

А твоя сестра… – говорит он…

Но я уже плачу и не вижу его сквозь слезы, и не могу говорить, и…

А твоя сестра Эммелина, говорит он, на год старше тебя, обладавшая незаурядными способностями, является собственностью Оздоровления вот уже двенадцать лет…

Судорожно трясу головой и не могу остановиться.

– Перестань, – говорю я.

– Нет, – говорю я.

Не надо так со мной…

Но Уорнер настаивает, что я должна знать, пришло время мне узнать правду…

– ПЕРЕСТАНЬ МНЕ ЭТО ГОВОРИТЬ! – кричу я.

А он твердит: Я же не знал, что она твоя сестра, я и не подозревал, что у тебя есть сестра, клянусь…

– Изначально структуру Оздоровления создавали около двадцати мужчин и женщин, – объясняет он. – Из их среды вышло шесть лидеров континентов. Когда человек, руководивший Северной Америкой, неизлечимо заболел, моего отца предложили на замену. Мне было шестнадцать. Мы жили здесь, в Сорок пятом секторе, которым отец руководил, но пост Верховного главнокомандующего означал переезд. Отец требовал, чтобы я поехал вместе с ним, а моя мать, по его словам, должна была остаться.