тебе просьба. Ты должен на нее согласиться, и тогда она исполнит твое заветное желание.

«Если ты пожелаешь, я могу даже воскресить мертвых».

Низкий, но мягкий голос ласкал его разум.

При этом звуке сердце у Мазена дрогнуло. В глазах помутилось, и мать исчезла. На ее месте возникло долговязое бледное существо с длинными руками и ногами и провалами вместо глаз. Оно заговорило с ним голосом его матери:

– Ты мне поможешь, правда, Мазен?

Мазен открыл рот, чтобы ахнуть, чтобы завопить, но тут тихая песня зазвучала снова, прогоняя его страхи. Существо исчезло: перед ним снова стояла мать, тревожно хмуря брови.

«Конечно, я тебе помогу, ума».

Она широко улыбнулась.

– Я знала, что ты меня не подведешь, Мазен.

Он заморгал, не заметив, чтобы эти слова были произнесены вслух. Но, конечно, это значения не имело: мать всегда умела читать по его лицу…

Он замер. Он забыл, что находится в теле Омара. Тогда как же…

– Мы пришли. – Она указала на бронзовые двери на лестничной площадке. – Помни, что я сказала. Если ничем не пожертвуешь, ничего не получишь.

Мазен медлил. Странный туман снова забирался ему в голову, не давая формировать мысли. Тут мать положила руку ему на плечо – и его сосредоточенность окончательно растворилась.

– Верь, Мазен. – Она сказала это заговорщическим шепотом. – Не все, что у нас украли, должно оставаться украденным.

Мазен отвернулся. Сделал глубокий вдох. И медленно пошел к дверям.

Он был хорошо знаком с потерями. Он потерял мать. Потерял свободу. А сейчас даже потерял свою личность.

«Я могу ее вернуть, – проговорил напевный голос у него в голове. – Могу вернуть твою мать».

За дверями оказался круглый зал, освещенный гаснущими факелами. Быстрый ветерок пробирался в трещины ветхих стен, колыша красно-коричневые занавеси. Если не считать шорохов, тут было неприятно тихо. Пустой круглый зал с растрескавшимися стенами.

Мазен шагнул внутрь и услышал хруст.

Посмотрев вниз, он увидел на плитках пола кости. Он смутно сознавал, что это зрелище должно его взволновать. Что, наверное, оно должно было стать причиной озабоченности. Однако ему некогда было тревожиться, так что он отложил это открытие, чтобы осмыслить позднее, и продолжил путь к каменному постаменту, возвышающемуся над морем костей. На постаменте лежал венец – кольцо искусно вырезанных золотых черепов. Какой-то уголок сознания Мазена недоумевал, почему его тянет сюда, однако он не позволил себе задержаться на этой мысли, потому что знал: венец осуществит его желания. Достаточно только взять его, и…

«И я снова стану Королевой».

Шагая к постаменту, Мазен начал напевать. Кости зашептали, когда он потянулся к золотым черепам. «Королева, Королева, Королева». Это слово пульсировало у него в теле. В кончиках пальцев.

Он ухватил венец из черепов.

23

Лули

«Огонек? Проснись, Огонек!»

Казалось, весь мир превратился в черный пепел.

«Лули! Лу-Лу-Лули!»

Лули вздрогнула.

– Баба?

Так нелепо звал ее только отец. Она сонно всматривалась во мрак, пытаясь его найти.

«Я здесь, Огонек».

Странная темнота стремительно исчезла, открыв коридор, заполненный искусной мозаикой и зловещими светильниками в форме черепов. Она всмотрелась в эту тьму, но конца коридора не увидела. В воздухе повисла вязкая тишина, заставляющая неприятно ощущать собственное дыхание. Однако тишина нарушилась раньше, чем Лули успела это обдумать.

– Сюда, Лули.

Тут она увидела его в отдалении, силуэтом в голубом свете свечей: своего отца. Широкоплечего и высокого, с темно-карими глазами, которые постоянно лучились смехом. В одной руке он держал светильник, а другой манил ее к себе.

– Баба?

Ее сердце гулко стукнуло. Один раз. «Не может быть». Второй. «Ты умер».

Она ошеломленно пошла к нему. Или, вернее, попыталась: с каждым ее шагом он словно сильнее отдалялся.

– Огонек! – позвал он издалека. – Иди. Следуй за мной.

Отец повернулся, и его одеяние – такое же, какое носила она в роли Полночного Купца, – скользнуло по полу.

Она медлила. Это явно уловка. Ей некогда гоняться за миражами по темным коридорам. Она обернулась в поисках входа, но увидела только тупик.

Это переполнило ее досадой. «Прелестно!»

– Быстрее! – позвал призрак. – В темноте бродят неприятные твари, Огонек.

И действительно: она заметила какое-то движение, шепоты. Содрогнувшись, она двинулась вперед, мысленно составляя план. Шаг первый: не дать разумной темноте себя сожрать.

Но хотя она могла уйти от темноты, убежать от голосов не удавалось. Чем ближе она оказывалась к миражу отца, тем громче они становились. Она стиснула зубы и прикоснулась к своим кольцам, сосредоточилась на обжигающем кончики пальцев жаре. «Ничего этого нет. Это магия. Это…»

Ее отец запел:

Звезды, они горят в ночи

И освещают шейху путь.

Лули замерла. Откуда она знает эту песню? Чем больше она об этом думала, тем сильнее туманился ее разум, пока там не остались одни только слова этой песни. Песня наполнила ее теплом и томлением, заставила почувствовать, будто она возвращается домой.

– Да, – мягко сказал отец, – мы возвращаемся домой.

– Домой?

Она произнесла это слово еле слышно. Лули уже давно не возвращается, потому что… Потому что что-то случилось. Она вспомнила огонь, боль и смерть. Вспомнила утрату – и свое неприятие этой утраты. Вспомнила нежелание вспоминать.

– Домой, – ласково подтвердил отец. – Но сначала нужно всех вернуть.

Лули медленно кивнула, решив, что это звучит разумно. Даже убедительно. Отцу можно довериться: он еще никогда не вел ее в неправильном направлении. Никогда…

Тут пришло воспоминание. Треснувшее и хрупкое, словно разбитое стекло. Она сидит у костра, коленом к колену отца. Он запускает руку в карман и достает плоский диск из дерева и стекла. Компас. «В пустыне много таинственных вещей, Огонек. Если тебе попадутся такие предметы, с ними надо быть очень осторожной, потому что может оказаться, что они зачарованы джиннами».

Она вспомнила, какими теплыми были его руки, положившие этот компас на ее ладони. «Значит, этот компас наполнен магией?» – спросила она.

Он рассмеялся.

«У меня он не работает, но, может, тебе путь покажет».

Воспоминание ускользнуло. Лули прищурилась, стараясь снова сфокусироваться. Они как раз собирались завернуть за угол, когда ее взгляд зацепился за особенно мерзкую мозаику. На ней моряки беспомощно погружались в иссиня-черный океан, напрасно протягивая руки к небу. Рты у них были распахнуты, глаза нелепо выпучивались. Лули чуть повернула голову и увидела бога, к которому моряки взывали: женщину с неестественной перламутрово-белой кожей и черными глазами, блестящими, словно тушь. Ее спутанные волосы были хлопьями пепла, которые горели, словно угли, и падали на землю. Шею ее обвивал воротник из золотых костей.

– Лули? – позвал отец, но голос его был очень далеким.

Она приложила руку к мозаике. Изображение оказалось холодным. Достаточно холодным, чтобы напомнить ей об ее обжигающих кольцах. Реальность обрушилась на нее. Она внезапно вспомнила, где именно слышала эту песню. «Кадир. Эту песню напевает Кадир!»

Она повернулась, но мираж уже ушел далеко вперед. Свет стал крошечным голубым пятнышком в темноте. А потом он пропал. Огонь погас, и все вокруг исчезло.

Тихий напев в голове превратился в резкий звон, от