Третий линкор де Реньи – «Болеслав» – оказался в еще более невыгодной ситуации. Он положил якорь прямо посреди гавани, вследствие чего его ядра едва доставали до неприятеля, а кроме того, ему крайне сложно было целить в тесные интервалы между стреляющими и покрытыми дымом судами.

Де Реньи был вне себя. Он буквально клокотал из-за того, что его эскадра оказалось сжатой в движениях из-за тесноты, созданной английскими бригами второй линии.

– Теперь мы стали прекрасными мишенями, и турки будут последними идиотами, если не сделают из нас отбивную! – высказывал в сердцах де Реньи своему флаг-капитану Роберу.

В это время, как назло, поменялся и ветер, отчего и английский линкор «Альбион» не смог занять свою позицию. Капитан Омманей бросил якорь, где получилось, и, развернувшись, сошелся на пистолетный выстрел с турецким фрегатом.

Несмотря на уже начавшуюся жаркую перестрелку на правом фланге, Кодрингтон все еще не мог решиться на начало общего сражения, надеясь, что каким-то чудом ему все же удастся избежать начинающегося побоища. Вице-адмирал предпринял еще одну отчаянную и последнюю попытку договориться с Ибрагим-пашой. К себе он вызвал лоцмана Генри Митчела.

– Передайте, что я готов немедленно прекратить огонь и не допустить кровопролития! Пусть паша даст сигнал, и мы вступим в переговоры! Объясните, что стрелять мы вынуждены только по палящим в нас судам. Желаю удачи!

Шлюпка с лоцманским офицером направилась к двухдечному кораблю, где держал свой флаг Мукарем-бей, командовавший флотом Ибрагима. Корабль Мукарем-бея еще не открывал огня. Однако судьба второго английского парламентера оказалась столь же трагична, как и первого. На подходе к турецкому флагману, несмотря на белый флаг, он был также расстрелян из ружей. Позднее командующий российской эскадрой контр-адмирал Гейден писал в своем донесении об итогах Наваринского сражения: «Мы еще надеялись, и вместе с нами английский и французский адмиралы, что турецкие начальники пресекут огонь, как скоро усмотрят спокойное положение союзников, и что они не желают дать сигнала к сражению, но, ободряемые сим самым спокойствием, турки усугубили свою дерзость, и второй парламентер, посланный сэром Кодрингтоном к египетскому адмиралу Мухарем-бею, имел ту же участь, как и лейтенант Фицрой. Тогда не оставалось нам иного средства, как отражать силу силой…»

Теперь в бой уже вступила сама «Азия», ее целью стал линейный корабль младшего флагмана Патрона-бея. Каждую минуту в бой втягивались все новые и новые суда, и скоро сражение сделалось всеобщим.

Над бухтой повисла густая мгла порохового дыма, среди которой то и дело вспыхивали вспышки огня. Гул пушек разносился на многие мили вокруг. Противники сошлись на столь близкой дистанции, что было совершенно ясно – кто-то из двоих должен быть непременно уничтожен.

* * *

Едва российские корабли были извещены о предстоящем заходе в Наваринскую бухту, командиры велели бить в барабаны «алярам». Матросы разбежались по боевому расписанию: заряжали пушки, брасопили реи. Обходя орудийные расчеты, офицеры призывали артиллеристов драться хорошенько и внимательно слушать команды. Те кричали в ответ дружно:

– Рады стараться за веру и государя!

Следом за офицерами корабли обходили командиры, также призывая показать, если потребуется, русскую удаль. Командирам кричали «ура». Священники в полном облачении кропили святой водой пушки. Все целовали крест, клянясь не посрамить себя в возможной брани с неверными.

…Когда раздались первые залпы начинающейся битвы, передовой корабль русской эскадры «Азов» еще только входил в бухту, минуя пушки городской цитадели и батареи острова Сфактерия. По обе стороны фарватера уже горели подожженные турецкие брандеры. Выстрелы по проходящим кораблям из крепости и с острова грянули почти равномерно.

Из описания сражения В. Броневского: «Российской эскадре предстояли еще большие трудности: ей надлежало вступить в сражение со всеми невыгодами, каких не имели ни английская, ни французская эскадры. Едва передовой наш корабль “Азов” успел миновать крепость, как началось сражение. Тесное пространство, по коему долженствовала проходить наша эскадра, обстреливалось перекрестно и по всем направлениям более, нежели 1500 орудиями; легкий ветер, дувший во все время сражения между Югом и Востоком, наносил весь дым от выстрелов сражающихся на левом фланге кораблей и с крепости прямо на ту часть залива, где русским кораблям надлежало ложиться на якорь. В непроницаемом мраке дыма окруженный всеми ужасами граф Гейден должен был вести эскадру свою в самую глубину гавани, так сказать, почти ощупью. Необоримое мужество русских подвергнуто тут было жестокому испытанию: но достойный их предводитель в эту решительную минуту оказал самое спасительное хладнокровие, распорядительность и храбрость… “Азов”, не доходя до середины гавани, скрылся в дыму, и все окружающие его предметы оделись совершенным мраком. Российские корабли, осыпаемые ядрами и картечью, один за другим в строгом порядке и в глубоком молчании шли вперед, не отвечая неприятелю ни одним выстрелом».

Залпы пушек слились уже в единый непрекращающийся грохот. Даже не видя ничего, можно было без труда понять, что сражение уже сделалось всеобщим.

– Еще и бой не начали, а уже в два огня попали! – раздраженно бросил своему вахтенному лейтенанту Лазарев, бакенбард почесывая. – Прибавьте парусов, будем пробиваться!

Из воспоминаний участника боя: «Вице-адмирал Кодрингтон, при начале сражения, имел дело с кораблем капитан-бея, невзирая на то что к нему находился ближе Могарем-бей, начальник египтян, умевший до времени сохранить повиновение экипажа, и как бы желал быть безмолвным зрителем побоища, а потому и не палил, почему и против его не действовали, и Кодрингтон, думая избежать с сей стороны напрасного кровопролития, послал к Могарему своего лоцмана, грека, уроженца острова Мило, объявить, что буде он не вступит в бой сам, то на него нападать не будут. Но терпение турок истощилось, и парламентер сей, подобно Фицрою, убит в шлюпке у борта корабля, с коего немедленно открыли огонь по “Азии”, который имел с сего времени дело с двумя уже кораблями и подвергался в то же время выстрелами судов второй и третьей линии, потерял бизань-мачту, с падением коей прекратилось действие некоторых его пушек. В это время английский адмирал начал подвергаться величайшей опасности, но в сей момент прошел сквозь мрак и тьму, залив покрывавшую, приспел и вступил в дело граф Гейден, корабль коего, покрытый густым удушающим дымом, осыпаемый картечью, ядрами и пулями как градом, прокладывая себе путь среди различных опасностей, быстро достигнул места своего, неприятельских линий, стал от них в расстоянии пистолетного выстрела на якорь со шпрингами и убрался с парусами в одну минуту».

Маневрирование в кромешном дыму под яростным огнем противника сначала в узкости входа в бухту, а затем в самой тесной бухте, забитой союзными и неприятельскими судами, следует признать классическим! Такой маневр сделал бы честь самому прославленному флотоводцу. Вне всяких сомнений, это был звездный час Гейдена!

Хладнокровно выдержав огонь береговых батарей, бивших картечью в рангоут и такелаж, русская колонна медленно втянулась в бухту и направилась в отведенное ей согласно диспозиции место. Теперь уже и наша эскадра открыла ответный огонь в сторону острова Сфактерия, откуда по ней вовсю палили турецкие фрегаты.