Официантка ведет машину, Z сидит на пассажирском месте в темных очках (часть скудного реквизита, который он побросал в сумку). Z не спускает глаз с бокового зеркальца и, как может, пытается выглядеть расслабленным, прекрасно понимая при этом, что всякий, кто посмотрит со стороны, увидит напряженного, несчастного субъекта, у которого что-то скверное на уме. Z не в силах отогнать мысли о тягостном разговоре с умирающей или не умирающей матерью.

Это ведь она не раз его предостерегала: «Никогда ничего не кради. А если все-таки украдешь, не попадайся. Ты как убийца выглядишь, когда чувствуешь себя виноватым. Даже если ты ничего не сделал, тебя повесят за такое лицо».

Он хочет поделиться этим воспоминанием с официанткой, но ему как-то стыдно, и он говорит ей о другом:

– Когда нас учили контрнаблюдению, у нас была великолепная инструкторша, которая постоянно, как бы хорошо мы ни справлялись, была нами недовольна. Она всегда говорила: «Когда обучаешь евреев шпионажу, самое трудное – это добиться, чтобы вид у них был не такой виноватый. Менее нервный народ мог бы и впрямь, как воображают себе антисемиты, овладеть миром».

Они едут себе по шоссе без малейших помех. Погода прекрасная, стекла в машине опущены, и после двух часов езды Z удается перестать подскакивать при каждом гудке или звуке сирены, перестать сжиматься при виде машины, сворачивающей в их ряд, и он начинает хотя бы внешне напоминать человека, который успокаивается.

Они беспрерывно слушают радио, подпевают классическим американским песням восьмидесятых и таким французским хитам, как «Ella, elle l’a».

За первые четыре часа они пару раз останавливаются купить воды и шоколада, помочиться и заправиться, запастись сигаретами, чтобы курить в пути от нечего делать. Километраж растет, гладкая дорога тянется, день развертывается, и граница все ближе.

На подъезде к ней Z чувствует, что мышцы шеи свело судорогой, все тело напряглось. Официантка протягивает руку и мягко похлопывает его по колену. Нежно воркует ему, как ребенку или собаке. Z делает вдох и задерживает воздух в груди.

Они въезжают в Италию так, будто границы нет вообще, их паспорта покоятся в карманах, ее ступня лежит на педали газа.

2014. Иерусалим

Рути заставляет своего ленивого сына притащить снизу, с пустого клочка земли, поросшего сорной травой, ржавую ванну. Затем по ее указанию охранник проделывает в ванне снизу дыры для дренажа и красит ее снаружи в приятный и помогающий от сглаза голубой цвет. На балконе для нее есть отличное место прямо у двери, солнце туда попадает, но не слишком жарит.

Рути посылает сына в магазин для садоводов купить землю, удобрение и мульчу. Когда ванна наполнена и все подготовлено для посадки, она отправляет сына за помидорной рассадой, сказав, чтобы позволил симпатичному парнишке из Ирака, который там работает, самому выбрать.

Рути втыкает по колышку с каждого конца ванны и натягивает между ними веревку для опоры. Сажает растения, приминает землю, поливает их, а затем весь оставшийся день, одетая в домашний халат, наблюдает за их ростом. К ночи она уже уверена, что они стали выше. Воздух Иерусалима чудодействен для всего сотворенного Всевышним.

Охранник замечает: все, что растет в ящиках, висящих на перилах балкона, идеально подстрижено. Плитки балконного пола сияют чистотой, а вдоль стены дома по другую сторону двери от этой ванны выстроились жестянки с землей и только что посаженными маленькими растеньицами. Рядом, в трех стеклянных банках, наколотые на зубочистки и наполовину погруженные в воду, набухают и готовятся пустить в разные стороны свои буйные корни косточки авокадо.

Перед сном, выйдя на балкон покурить, охранник видит там мать, по-прежнему в халате, стоящую в лунном свете и глядящую на эту ванну. В руке у нее стакан с вином.

Охранник подходит к Рути сзади, наклоняется и кладет подбородок ей на плечо.

– Мы ведь у самого рынка живем, – говорит он. – Ты можешь там брать эти помидоры почти даром. Глупо их тут выращивать.

– Свои вкуснее.

– А если еще произнести перед едой благословение, они будут в десять раз слаще.

– Смеешься, – говорит она, – а, между прочим, так оно и есть.

– Не сходи с ума, Рути, об одном тебя прошу.

По имени он обычно называет ее, когда наглеет.

Охранник выпрямляется и зажигает свой косяк.

– И не жди, чтобы еще один премьер впал в кому. Слишком трудная это работа, чтобы браться за нее по второму разу.

– Чем мне тогда заниматься?

– Волонтерить. Или в школу возвращайся. Начни новую карьеру. Поставь себе цель, има. Смотреть за помидорами – это слишком легко.

– Кто меня возьмет сейчас, такую старую? На что я годна, кроме как ухаживать за умирающими, которые медлят с уходом?

– Что ты, что я, – говорит он. – У нас семейный бизнес.

Она смотрит на него изучающе, делая глоток из стакана, – смотрит на своего взрослого, но не расцветшего сына. Может быть, здешний воздух не все сделал, на что она рассчитывала.

Рути поднимает руку и щиплет его за щеку, да так крепко, что он отводит ее ладонь.

– Не надо тебе всю свою жизнь привязывать к одному человеку, – говорит она. – Герой или злодей, вот он уходит – и остаешься без всякого собственного смысла.

– Не говори так, има. К тебе-то это уж точно не относится. Тебя нанял Генерал, но работала ты все время на Иерусалим. Спустись, прогуляйся. Погляди, как переменился город, на который ты трудилась как каторжница.

Умный мальчик, думает она. Умный мальчик. Может быть, он взрослее, чем ей казалось.

2002. Капри

Они спят в машине около Моло Беверелло и просыпаются, чтобы успеть на ранний паром. И только когда судно на подводных крыльях поднимается над водой, Z осмеливается распрямиться. Ему щекочет нервы вид отдаляющегося Неаполя за кормой.

Сойдя на Капри, Z и официантка садятся в открытое такси с тканевым навесом и едут по извилистой дороге к главной площади в верхней части острова.

Официантка ведет Z через нее, а затем они спускаются по чудесным улочкам, где она останавливается у всех витрин бутиков: им обоим надо будет вернуться за приличной одеждой.

Дорожка, проложенная по круче над морем, кончается у смотровой площадки отеля. Тут все как она обещала: отель высится над скалами Фаральони и морским простором.

Z не помнит уже, когда у него в последний раз захватывало дыхание от чего-либо, кроме страха.

– Ты с детства так? – спрашивает он ее.

– Да, с детства. В Париже – «Крийон». На Капри – «Пунта Трагара». В любом месте есть один отель, который считается самым-самым, там-то мы и селимся.

– И, несмотря на все это, ты решила заделаться этакой скромной труженицей, живущей в тесной квартирке, где слишком много соседок.