что Лазарь, хоть и отнёсся к нему добродушно, но подобные просьбы исполнять не будет, даже если посулить ему хорошую награду. А как иначе связаться с внешним миром? Отчаянно захотелось, чтоб остальные мастера приехали как можно быстрей и узнали весть. А они её узнают, точно узнают, как только въедут и назовутся дозорным на воротах. С ними уж точно спорить не будут, и проводят сюда, и… мысли в голове носились безумным хороводом, перепрыгивая с тоски по друзьям на ждущего с той стороны двери охранника, на ярмарочные шатры, гусли на матрасе и так и не купленную розовую пастилу. Что же со мной творится… опять вспомнился вышитый медведь. Позволь помочь. Не говори ни с кем. Везде враги.

Тем более – у тебя.

Сжав кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу, Фауст в отчаянии рухнул на доски. Каждая смена положения отзывалась тягучей болью в голове. Сколько же времени он провёл вчера на полу без чувств? Стало вдруг смешно, что Лазарю с его порезом он помочь смог, а себя от боли излечить не выйдет. За окном раздался отдалённый гром и частые удары капель. По стене потекли первые холодные ручейки воды. Только этого не хватало.

Собравшись с силами, мастер одну за другой перетащил доски в другой угол комнаты, чтоб до них не долетели ледяные брызги, и свернулся калачиком, накрывшись поверх простынкой. Под мерные удары капель он то и дело проваливался в сон, но просыпался каждый раз, когда на улице снова было слышно приближающуюся грозу.

Ливень шёл до самого утра. На полу со стороны оконца появились лужи, и воздух в камере стал ещё более холодным и затхлым. Когда горло начало саднить где-то глубоко внутри, и прокашляться становилось всё труднее, Фауст подумал было, что хуже уже не будет. Но, когда сквозь последние дождевые капли он услышал недовольные голоса толпы над окном, то понял, что нет, будет, и ещё как. Городские, похоже, прознали, где его держат. «Нашли в твоём лице возможность выплеснуть свою злость»… хоть бы до окна не дошли. Впервые мысль о том, что сюда никто не проберётся снаружи, вызвала у него облегчение, а не досаду. Разобрать голоса было сложно, но мастер готов был поклясться, что они не с добрыми намерениями сюда пришли.Сонное короткое забытье приходило днём ещё несколько раз, и всегда пробуждение было насильным – от стука о стены, криков на улице или лязга двери. Однажды, проснувшись, Фауст увидал около своей постели остывший знакомый мятный чай. Как же Лазарь так тихо пробрался? Если б разбудил, то, может, и на горячее бы успел. Дышал юноша теперь мелко и часто, чтоб не раздражать и без того больное горло. Как хочется просто сделать глубокий вдох, и чтобы воздух сухой и тёплый. Как в степи. По дороге. И того горячего напитку, что он пробовал в подвале накануне ярмарки. Он сел, укутавшись в простыню; подумав, встал и снова принялся ходить по камере. Сейчас это было тяжелее, после нескольких шагов надо было остановиться и отдышаться. Было больно, голодно и очень одиноко. Хоть бы он зашёл сюда. Хоть бы зашёл.

Когда снова раздался знакомый скрип, Фауст тихо и обессиленно дремал. Дозорный в дверях несколько раз постучал рукой о стену, и тот поднял голову.

– Наконец-то, – прошептал пленник, – наконец-то ты пришёл.

– Неужели соскучился? – добродушно улыбнулся Лазарь, подойдя к нему. – Ужин дают наконец, – он поставил перед ним тарелку с тем же жирным холодным супом, что и два дня назад. – Что-то задержали сегодня.

Фауст обхватил руками колени с попытках унять крупную дрожь.

– Можно ли горячего чего? – он поднял глаза на дозорного. – Хоть мяты вашей… здесь так холодно. У меня уже жар, кажется.

Паренёк покачал головой.

– Я приношу то, что раздают на всех вас. Никто тебе отдельно греть ничего не будет. Много чести. Слушай… – сжалился он, увидав слёзы бессилия на глазах мастера, – если с утра я смогу на кухне себе взять, поделюсь. Не обещаю. Но постараюсь.

Фауст кивнул, не сводя с него жалобных глаз.

– Заходи почаще, – прошептал он, – кажется, в одиночестве я просто с ума схожу. Дождь этот. Чего люди приходили?

Лазарь помрачнел.

– Люди не понимают, – тихо ответил он, – почему мы тебя от них охраняем. Они хотят мести, и только стены острога мешают им сделать то, о чём они мечтают. Если ты раздумываешь, как отсюда сбежать – поверь, не стоит тебе этого делать. Для твоей же безопасности не стоит.

Фауст кивнул и укутался в простынь покрепче.

– Я так устал, – пробормотал он, – всего пара дней прошла, а я без сил. Когда гонец доедет? У вас дворян сейчас вовсе в городе нет? Как вы ярмарку проводили без властей? Когда…

– Э, хватит, – оборвал его Лазарь. – Слишком много бед сейчас на улицах. Твоя судьба сейчас – меньшее, что волнует управу, уж поверь. Всё решается своим чередом. Ты здесь всё просто с ног на голову перевернул. Вот чего, – он сел на полу и заглянул ему в глаза, – чего тебя заставило трепаться перед девкой, а? Важным хотел показаться?

Мастер тихо рассмеялся – и тут же зашёлся кашлем.

– Чего заставило… настойка грушевая заставила. И глаза горящие, – он покачал головой.

Караульный сочувственно похлопал его по плечу и, вздохнув, поднялся на ноги.

– Вчера они тоже горели, как пришла, – наконец ответил он, – злобой горели, а не нежностью. Наверное, – он повернулся к выходу, – побыть одному и подумать обо всём этом тебе сейчас куда полезней для здоровья душевного, чем пустой трёп. Зайду завтра к тебе с утра. Доживи уж ночь в здравом рассудке.

Тишина после его ухода стала ещё более невыносимой. Даже криков на улице больше не было. Разогнали всех, похоже. Фауст ложился, снова вставал, ходил по комнате, укладывался прямо на пол, но нигде не находил себе места. Иногда он проваливался в бесчувственную темноту, такую же холодную и пустую, как в том самом холщовом мешке. Воспоминания последних дней терзали его в одиночестве ещё сильней, чем раньше. Общий концерт в столице… и кто тут наивен, а? Опять все беды от того, что взял на себя больше. Кругом враги. А можно ли доверять Лазарю? Он слишком уж добр для дозорного. Вот что он завтра принесёт с кухни?