герба и, сняв звериную голову, оказалась Корнелией, которая отдавала приказы полку в казармах на улицах. Гней, выбивший табурет из-под ног Лазаря на виселице. Софочка смеялась и лила уксус в бутылку мёда, а после плеснула его Фаусту в лицо. Отец направил кулеврину ему в грудь и зажёг фитиль, глядя прямо в глаза.

– Ни за что закрываете, паршивцы! – кричал кто-то высоким голосом. Ему вторили два других, хриплых и низких. Послышались удары и ругательства. Не просыпаясь, Фауст перевернулся на досках, скинув с себя простынь. Кожа горела, лоб был весь мокрый. Из покрасневших глаз снова ручьём текли слёзы. Снаружи раздался стук дверей и грохот засовов, и всё стихло. Отец продолжал смотреть в глаза.

– Ничтожество, – прошептал он.

И выстрелил.

***

Он проснулся от собственного хриплого лающего кашля. На доски с губ упало несколько капель крови. Тело било крупной дрожью, и только тонкое потасканное шерстяное покрывало хоть немного спасало от промозглого мокрого холода, который шёл из самой груди. Сведя взгляд ниже, Фауст заметил знакомую бахрому.

– Откуда… откуда? – прошептал он, сев на кровати и перебирая пальцами покрывало. Оно даже пахло ещё степью и кренделями, – я, верно, в бреду… – знакомая мягкость потрёпанной шерсти вселила в него огонёк надежды. Хоть что-то своё. Хоть немного. Одна весточка из дома. Он закопался лицом в складки ткани, которая ещё не пропиталась запахами подвалов.

– Никак проснулся наконец? Паршиво, признаться, выглядишь, – дверь снова приоткрылась. Лазарь, его добрый друг Лазарь стоял с той стороны, не заходя внутрь. – Не хочу нынче подходить близко, звини уж.

– Откуда?.. – чуть не плача, пробормотал Фауст, сжав крепче покрывало, – где взяли?..

Охранник махнул рукой.

– Сегодня привезли троих воров. Перехватили по дороге от Осочьей. Семь дней назад доложили, что в тех краях их заметили. Покрывало это мне отдали, как дежурному… да я подумал, что тебе оно нынче нужнее, чем мне.

– Семь дней назад… – пробормотал мастер, обнявшись с тканью. – Не перед ярмаркой ли? Княгиня доложила? – запоздало понял он. – С медведем?

– Столичная княжна, Её Светлость Ребекка Альцийская. В городе проездом была, возвращалась с этого вашего порта и проехала через нас, – Лазарь пожал плечами, – да, у её рода медведь на пурпурном поле гербом. А чего такое?

– Ребекка… – пробормотал Фауст, – Ребекка… – имя казалось знакомым. Да и герб ведь тоже. Из порта возвращалась… они, выходит, когда-то виделись в Аркеях? – она подвезла меня до города. Подобрала в деревне и подвезла. Я ей про воров доложил, – он снова обнял ткань, – а это покрывало из дома привёз, – шёпотом добавил он.

– Ого, – уважительно протянул Лазарь, – это свезло тебе! Она не сильно дружелюбна обычно-то. Молодец, что рассказал о них, – он чуть улыбнулся, – выходит, твоими стараниями хоть что-то хорошее городу таки перепало.

– Пожалуй… – прошептал Фауст. Горло жгло неимоверно, и он со всех сил сдерживал сейчас кашель, чтоб не испугать охранника. – А зачем она вообще к нам ездила? Я её будто видел раньше уже…

Дозорный развёл руками.

– Она наш посол. Мать при дворе, отец правит княжеством, а она вон разъезжает с переговорами.

– Послы, точно же! – вскрикнул Фауст – и зашёлся кашлем. Боль исходила откуда-то из середины груди, он задыхался, но облегчение не приходило. Лазарь, чуть покосившись, выудил откуда-то из-за спины полупустую бутылку и протянул пленнику. Тот схватил, глотнул – внутри оказался порядком остывший уже мёд, не такой вкусный, как на свадьбе, но всё же принёсший долгожданный покой. – В Ивкальге… – продолжил он шёпотом, – должны быть наши послы. В каждую вашу столицу отправляли когда-то. Они смогут продиктовать королевскую волю. Дать денег, подписать документы. Пожалуйста, попроси с ними связаться.

– Кровь вытри, – велел Лазарь, с лёгким отвращением взявший обратно бутылку. Фауст провёл рукой по подбородку и размазал кровавый след по ладони. – Я передам, – пообещал он. – Сегодня на обходе. К вечеру уже, верно, будут какие новости.

Фауст слабо улыбнулся и присел снова на доску. Простынь была вся мокрой. Он коснулся лба – тот оказался просто огненным. Неудивительно, что он с таким жаром почти сутки провёл в бреду. Только сейчас он понял, что это были за голоса.

– Но ты не обнадёживай себя попусту, – грустно добавил Лазарь. – Связаться-то мы с ними, может, и свяжемся. А найдут ли они ответ – кто знает? Власти сейчас меж нескольких огней, понимаешь? Вред тебе причинить не могут – кто знает, чем это для города обернётся… отпустить ни одного, ни под конвоем нельзя, народ будет недоволен. А в первом случае ты и до ворот не доберёшься живым… – он вздохнул. – На улицах беспорядки начались. Особо ретивые пытаются проповедовать, будто мы тут в отсутствие Его Светлости объединились с вашими палачами и пытаемся захватить власть. Они успокоятся, если получат тебя в свои руки, но и этого тоже мы сделать не можем. Вашим послам, если они и возьмутся это решать, надобно будет проявить чудеса смекалки, чтоб всех удовлетворить. У наших, вон, – едва слышно добавил дозорный, – этого не выходит. Но я передам, – он хмуро кивнул и вышел прочь из камеры.

Фауст запоздало приложил ладонь к сердцу, когда закрылась дверь за Лазарем. Хоть чувствовал себя он куда хуже, но сейчас его изнутри грела хоть какая-то надежда. Послы должны помочь; иначе зачем же их вообще отправляли по чужеземным городам? Он встал на ноги, опираясь одной рукой на стену, и попытался пройти немного. От жара ломило кости, под покрывалом было слишком уж душно, а без него – холодно. Пока я могу ходить, подумалось ему, всё хорошо. А останавливаться нельзя, даже если сил уже не будет. Он вспомнил, как подобным недугом страдала его младшая сестра. Она всю луну пролежала в кровати, хотя рядом были лучшие врачеватели Мотаса; сильно исхудала и побледнела, да и голос так и не вернулся полностью за год. Как бы хотелось тоже лечь в кровать, и одеяло, и горячего супу. И чтоб матушка сидела рядом и вытирала ему лоб платком. Юноша понимал, что лечение в первые дни – самое важное. А здесь только всё сильнее холодает. Что же с ним будет, когда наконец выйдет из камеры?..

«Если», – он прикрыл глаза и опёрся на