– У вас очень талантливый сын. И очень обаятельный.

Мать Дэна довольно улыбнулась:

– Как же приятно слушать такое о собственном ребенке. – Потом, повернувшись к сыну, добавила: – Денис, веселитесь, а папа отвезет меня домой.

Тата сделала шаг назад, дав возможность попрощаться матери и сыну. Она сделала вид, что разглядывает картину, а сама думала: «Что это? Высшая степень равнодушия? Воспитание, благородство? Или просто здравый смысл и житейская практичность? На чем держится весь этот «клан»?»

Домой Тата приехала поздно. Ее провожал Собакин, который изрядно выпил, но выглядел почти трезвым.

– У меня все ушло в энергию организации. В эту дурацкую мельтешню. Поэтому я и не заметил, сколько выпил.

– А еще танцы и перекур на улице. И кто-то кого-то провожал до метро. А еще пытался снять картину, чтобы показать искусственный, как его?.. Слово такое смешное? Так вороны каркают…

– Кракелюр. Сама ты, Татка, ворона. Кракелюр – это трещина.

– Да, точно, кракелюр. Ты же целый вечер носился как угорелый.

– Но все получилось отлично. – Собакин откинулся на спинку сиденья. – Осталось главное – не профукать эту затею.

– Погоди волноваться – только открылся.

– Ну, – протянул Дэн, – рухнуть можно в одночасье.

– И все равно сегодня об этом не стоит говорить. Ну, я на месте. Спасибо, что проводил. – Тата собралась выходить из машины.

– Мы завтра увидимся? – Собакин совершенно серьезно и трезво посмотрел на нее.

– Завтра – может быть. Сегодня – вряд ли. Потому что уже четыре утра. Сегодня, которое завтра, уже наступило. Я хочу отоспаться. А в воскресенье можно погулять.

– Хорошо. Но вопрос с сегодня, которое было завтра, остается все-таки открытым. – Собакин взял ее за руку. – Скажи, вот как это вдруг Машка нас познакомила? Вот просто взяла и познакомила? За ней такого никогда не водилось. Мы, Собакины, вообще, пока не позовут на помощь, в личных делах дистанцию держим. А она не просто так тогда меня потащила по магазинам, а потом еще и мороженого захотела. Как ты думаешь?

– Ты намекаешь, что это я ее подговорила?

– Ты подговорила? – прищурился Собакин. – Нет, не думаю. Ты не похожа на таких.

– Каких?

– Ну, тех, которые подговаривают. Знаешь, все эти штучки разыгрывают – ах, извините, какое совпадение! И потом Машка мне сразу же сказала, что у тебя такой крутой мужик. Начальник какой-то финансовый. Поэтому нет… Наверное, дело не в тебе… В ней, в Машке… Хотя… – Собакин покрутил головой и неожиданно признался: – Я все-таки пьяный.

Тата рассмеялась:

– Думаю, да. Поэтому поезжай домой спать.

– И ты тоже.

– Я и тоже, – рассмеялась Белозерова и, выйдя из машины, направилась к своему подъезду.

Дома она неторопливо привела себя в порядок – душ, маска на лицо, питательный крем, патчи на глаза, десять взмахов щеткой для массажа головы. Когда она, наконец, улеглась в постель, она смогла подвести итог такому удивительному вечеру. «Мы – разные. Я ближе к Рябцеву, чем к Собакину. И дело не в том, что он умеет писать маслом, а дело в том, что иначе смотрит на мир. Он его любит, а я его опасаюсь. И даже понятна причина этого различия. За ним огромная семья, за мной никого нет. И благородство, которое может себе позволить Денис, – она не захотела сейчас употребить это короткое, словно кличка, имя, – для меня окажется непозволительной роскошью. И это ему не понравится. Он чувствителен не только к благородному, он чувствителен к некрасивому. А поступки иногда бывают именно некрасивыми», – на этой сумбурной мысли она заснула. А за окном уже синело февральское утро.

Первое марта выдалось снежным. Как будто не было сияющего февраля. Со дня открытия галереи Собакина прошло чуть больше недели. И за эту неделю Тата виделась с ним раз десять. Предлоги были разные.

– Давай в музей сходим? – звонил Дэн.

– У приятеля в мастерской собираются, поехали.

– Надо кисти купить, за компанию не хочешь?

Тата как-то пыталась объяснить, что в банке не положено отлучаться в середине дня. И уходить раньше тоже нежелательно. И что ей надо высыпаться, иначе наделает ошибок в отчетности. Собакин все это слушал, потом начинал говорить, и получалось как-то так, что, несмотря на обстоятельства, они встречались.

– Когда ты работаешь? Ну, ты же должен что-то делать? – сказала Белозерова Дэну.

– Во-первых, с первым днем весны, – сказал Собакин и вручил букетик маленьких фиалок, – дождались. Хоть и со снегом. Во-вторых, должен сказать, я работаю. Вот на днях продал картину. Не свою. Но процент свой заработал. А еще ездил в издательство, вел переговоры. Может, буду книжку еще одну делать.

– Это хорошо, но у тебя столько свободного времени! – Тата развела руками.

– Понимаешь, я работаю. Но это не значит, что я стою у станка или сижу за письменным столом восемь часов с перерывом на обед. И еще я должен иногда что-то видеть, где-то бывать. У меня должны быть впечатления. Ну, все равно как у писателя. Понимаешь, творческие профессии – они подразумевают небольшую свободу. Но при этом никто не освобождает меня от занятий рисунком, от класса живописи.

– Ты ходишь на классы живописи?

– Да, конечно. Надо писать маслом, писать пейзажи, натюрморты, людей. Я могу работать ночью, утром, поздним вечером. У меня ненормированный рабочий день. А иногда у меня три выходных подряд. Кстати, вчера я закончил картину. И когда она высохнет, я повезу ее заказчику.

– Ты мне ее покажешь?

– Обязательно!

Они поехали в галерею, где подсобные помещения Собакин превратил в свою рабочую студию.

– Мама жаловалась – растворители, масло пахнет. И все пропитывается этим запахом. Тяжело дышать. Теперь я работаю здесь, – пояснил Собакин, уходя за большую портьеру. – Вот, ты только внимательно смотри. И сначала ничего не говори.

Картина была яркой – Собакин, видимо, любил сочные тона. Это был городской пейзаж, небольшой переулочек, упирающийся в какое-то старинное здание.

– Это – Италия, – поняла Тата, – я, конечно, не знаю, что это за город, но догадалась по краскам и архитектуре, по кронам деревьев.

– Верно. Это Сиена. Уголок, где встречаются старый город и новый. Хотя применимо к Италии сказать новый город – сложно. Мне кажется, что там все старое.

Когда Собакин ставил картину на мольберт, Тата заметила на его руке перстень. Маленький, круглый, без камня. Этакая плоская печатка.

– Как интересно! Что это за кольцо? – спросила она.

– Это? – Собакин улыбнулся. – Это я сам эскиз нарисовал, сам герб придумал.