– О господи, – промолвила тихо Белозерова.

– Но вот в данном случае, у Саши, это афиша, – продолжала востроносенькая Женя, – то есть объявление, предупреждение, противостояние с чем-то мелочным, не видимым невооруженным взглядом. Поэтому и бинокль.

– Ага, понятно.

– Кстати, Дэн тоже сначала тяготел к этому стилю. У него любимая группа художников «Коллективные действия». Но потом он как-то переключился на другое.

– Насколько я могла заметить, Денис Собакин вообще очень разносторонняя личность, – улыбнулась Тата. Ей намного легче было обсуждать человека, чем идейные направления в живописи.

– Да. Вы правы. Кстати, вы давно знакомы? – Девушка смешно скосила глаза.

– Мы? Ну как сказать, ну… А вы, наверное, учились вместе? – неловко вывернулась Тата.

С момента, как эта симпатичная девушка взяла ее под свою опеку, Тату мучило любопытство и беспокойство. Она не могла ревновать Собакина – они едва знакомы. Но в мыслях она почему-то уже рисовала страшно чувственный роман между Собакиным и этой красоткой. И эти душевные терзания отвлекали ее от того, что происходило вокруг.

Между тем многочисленная публика уже наполнила пространство галереи. Да, людей было уже немало, они оживленно переговаривались, громко приветствовали друг друга, что-то обсуждали, над чем-то смеялись. Атмосфера здесь была приятной – простой, дружеской. И только Тата не могла ее вполне оценить. Потому что никого не знала и потому что все гадала, кто эта говорливая Женя с длинным конским хвостом? Соратник, помощник, однокашник или близкая подруга? Тата почувствовала себя неуютно – Дэна нигде не было видно, а о чем разговаривать с этой красавицей, Тата не знала. Внезапно на одной из стен Белозерова увидела картину – огромный букет полевых цветов в трехлитровой банке, стоящей на обычном табурете. После всех непонятных художественных намеков и аллюзий это изображение показалось ей верхом совершенства.

– Какая красота! Как же здорово и как просто! – воскликнула она совершенно искренне.

– Вам нравится? – спросила Женя.

– Очень! Вы не представляете, как это мне нравится!

– Это моя картина. – Женя скептически оглядела свое творение. – Мне тоже нравится, но Дэн меня просто поедом ест. Утверждает, что это просто пошло и даже не вторично! А третично и прочее. Банка, табурет, полевые цветы – это такая неприличная тавтология, так он утверждает. «Масло масляное».

– Я не знаю ничего про тавтологию, я знаю, что это очень красиво. Очень душевно, очень по-человечески. Понимаете, вот те самые муравьи с биноклем – по мне, так полная ерунда и заумь. Ни уму, ни душе. Вы этого художнику, этому вашему Огурцу, не передавайте. Но вот если бы он нарисовал…

– Написал, – поправила машинально Женя.

– Да, верно, – написал натюрморт с овощами, ей-богу, смысла и пользы гораздо больше было бы. Из всего, что там изображено, подпись в виде огурца самая клевая!

– Во как вы! – изумилась Женя.

– Да, простите. Наверное, на открытии галереи это не самый уместный спич.

– Мне понравилось, – заверила ее Женя, – ведь вы похвалили меня.

– Я – от души, – сказала Тата и, оглянувшись на толпу, которая сновала вдоль стен, спросила: – А где же Денис?

– Что-то в подсобке приколачивает, – ответила та, но уже все собрались, поэтому…

В этот момент в галерее вспыхнул яркий свет, и все увидели микрофон на длинной ноге, который стоял у огромной яркой картины. Тате показалось, что на холст выплеснули ведро краски.

По залу прошел механический гул – это выключили музыку и включили микрофон. Какой-то парень суетливо повертелся около него, щелкнул по нему пальцем, что-то крякнул, и этот звук разлетелся по углам.

– Начинайте уже, – раздался откуда-то возглас, и все с готовностью рассмеялись.

Откуда-то сбоку появился Собакин. Он был одет в узкие брючки, шикарные коричневые штиблеты. Вместо футболки на нем была белая рубашка с галстуком. Собакин смущался, и это было очень заметно. Тата посочувствовала ему.

– Простите, я вас покину, мне надо быть там. – Женя указала на Дэна и тех, кто уже стоял рядом.

– Конечно, – кивнула Тата и теперь уже позавидовала девушке. Что-то притягательное было в такой корпоративности.

Тем временем Собакин сделал шаг к микрофону, потер переносицу и произнес:

– Я благодарю всех, кто в этот день стоит рядом со мной. Тех, кто был моим помощником все это время. Я благодарю всех, кто стоит сейчас напротив меня с бокалами шампанского. Здесь собрались друзья, а именно они знают, каков был путь к этим дверям. Спасибо вам за поддержку, которую вы оказывали все это время. Сегодня мы будем праздновать открытие галереи. Мы будем смотреть картины, разговаривать, пить, закусывать, слушать классную музыку и танцевать. У нас на сегодня огромные планы. Поэтому я не буду говорить долго. Только скажу, что это место, где всегда будут собираться друзья, единомышленники. Место, куда мы приглашаем наших идейных противников, чтобы найти любые точки соприкосновения. Это место, где будет жить творчество тех, кто только начинает путь, или заблудился в поисках себя, или, наконец, стал творцом. Это место – наше с вами! Поэтому я поздравляю не только нашу группу, но и вас всех!

«Ура!» – прозвучало нестройно, но громко. И в этот момент раздался голос:

– Прошу слова!

Собакин нахмурился и протянул нарочито плаксивым голосом:

– Ну, па-а-а-п!

Все засмеялись, а к микрофону вышел полноватый человек с рыжей шевелюрой.

– Да, – сказал он, наклонившись к микрофону, – я – папа и страшно горжусь этим. Мой сын сделал все сам. Сам нашел помещение, сам вел переговоры, сам, ну почти сам сделал ремонт. Вы скажете, мол, что же в этом удивительного?! Он же взрослый мужик, ему тридцать лет. Соглашусь, но моя гордость от этого меньше не становится. К тому же я знаю, как он шел к этому. Как зарабатывал на все это деньги. И, заработав, он не купил машину, одежду, не поехал отдыхать, путешествовать. Поверьте, взрослому человеку в тридцать лет, после нескольких лет упорного труда, неудач и железной дисциплины, ох как хочется расслабиться! Но у моего сына была цель. И он не предал ее ради удовольствия. И он сделал все, чтобы это место, наконец, появилось. Я очень горжусь им и желаю ему успеха.

Тата оглохла от криков и возгласов одобрения. Отец Дэна смеялся вместе со всеми, но потом сделал знак рукой. Стало опять тихо.

– А еще надо поздравить Татьяну Васильевну – маму Дениса. Его победы – ее победы! Танечка, поздравляю!

Тата вытянула шею и увидела, куда обращены взгляды всех присутствующих. Все смотрели на высокую худую женщину в трикотажном платье. Ее волосы были зачесаны наверх, а из украшений был только кулон на длинной цепочке. Глядя на нее, было ясно, что тонкие черты лица Собакин позаимствовал от матери, ослепительную рыжину – от отца. «Она – приятная», – подумала Тата и тут же увидела другую даму. Та была полной противоположностью первой. Яркий макияж, чуть оплывшая фигура, не очень удачно затянутая в дорогой брючный костюм, сумка с большой пряжкой. Рядом с этой дамой стояла девушка – ее волосы были чуть-чуть рыжими, самую малость, просто с отливом. Но Тата сразу поняла, что это и есть та самая Лизка, которая, по словам Собакина, «совсем мелкая». Тате она «мелкой» не показалось. Ни в каком смысле. Девушка была рослой, не полной, но крепкой. «А фигурой она и в отца и в мать. Может сильно располнеть», – подумала Тата. Увиденное ее удивило. Похоже, что глава огромного семейства Собакин-старший сумел сохранить со всеми женами, матерями своих детей, отличные отношения, которые не нарушает и нынешняя супруга. Тата увидела, как мать Лизы приобняла мать Дэна. «Офигеть! Это просто высокое искусство мирного сосуществования!» – подумала Тата и, как всегда некстати, вспомнила дядю Славу и его детей. В этот момент ее кто-то дернул на руку.