Мы заблокировали дверь в мою спальню стулом, но вскоре брат принялся ломиться внутрь. «Да пошли вы обе», – рявкнул он, и мы слышали, как он выносит дверь плечом, видели, как створка трещит на петлях. Мама громко взмолилась: «Господи, защити моего сына. Господи, защити моего сына». Я боялась и злилась. Кто защитит нас?

Когда Нана был под кайфом, становилось почти лучше. Он не болел, не злился. Брат вел себя подавленно, тихо. Однажды я увидела, как он колется. На диване в гостиной нашего дома Нана воткнул иглу в сгиб локтя, а затем куда-то уплыл, не обращая внимания на меня и на все, что его окружало. С тех пор я не могла смотреть на иглу, не вспоминая своего брата. И теперь предпочитаю мышиную плоть человеческой, потому что не желаю вонзать иглу в локоть. Не могу смотреть на срединную локтевую вену и не видеть, как мой брат отключается на диване.

Как мне рассказать о дне, когда он умер? Я не помню то утро, а в дневнике накануне написано только: «Базз выглядел усталым, но нормальным!» С тех пор я сотню раз перечитала эту строчку, но восклицательный знак по-прежнему насмехается надо мной. В тот день я, должно быть, отправилась в школу. Наверное, пришла домой, приготовила себе перекусить и стала ждать маму. Я не ожидала прихода брата: видела его накануне вечером и не волновалась.

Помню, мама запоздала. Она была у семьи Фостеров, куда перешла после кончины миссис Палмер. Мама снова работала в дневную смену, поэтому обычно приходила домой к семи часам. Но в ту ночь она приехала в восемь и принялась разгружать машину. Дочь мистера Фостера приехала к больному и заболтала маму.

Я приготовила себе ужин и предложила матери присоединиться. Мы обе уставились на часы, затем на дверь, на часы – и снова на дверь. Он не пришел. Мы разработали распорядок, безмолвный ритуал. Через два дня садимся в машину и начинаем его искать. Через четыре звоним в полицию, но до этого дошло лишь однажды. Время еще было.

Мы не знали, что нужно волноваться, поэтому, когда около девяти часов к нам в дверь постучала полиция – сообщить, что Нана умер от передозировки героина на стоянке у «Старбакса», новость прозвучала как гром среди ясного неба. Мы думали, что наш распорядок спасет нас, спасет его.

Я ничего не написала в дневнике в ту ночь и многие годы после.

Глава 38

Я столкнулась с Кэтрин в магазине примерно через неделю после встречи за ланчем. Увидела, как она наклонилась перед стойкой с чипсами, пытаясь выбрать, какие из них ей нужны, и развернулась, чтобы убежать.

– Гифти! – окликнула она и подбежала с пакетом сметаны и лука в руке. Я почти добралась до дверей. – Как дела?

– Ой, привет, Кэтрин. Отлично, спасибо.

– Пообедаем вместе?

– У меня много работы.

– Она никуда не денется, – заявила Кэтрин, беря меня за руку. – Я настаиваю.

Она заплатила за свои чипсы и мой сэндвич, и мы направились к высоким стульям в дальнем конце магазина. Тот был почти пуст, если не считать нескольких студентов, которые перебрались в эту часть студенческого городка, вероятно, ради тишины и покоя. Когда-то я была такой одинокой, что жаждала еще большего одиночества. Даже после того, как у меня появилось несколько друзей в колледже, я все равно изо всех сил старалась создать все необходимые мне условия, в которых могла побыть одна. Если бы я в тот день все сделала правильно, то не застряла бы с Кэтрин.

– Все еще не можешь писать? – спросила она.

– Нет, стало намного лучше.

Я взяла свой сэндвич, а Кэтрин открыла пакет с чипсами и начала медленно их есть, одну за другой. Некоторое время мы сидели тихо. Мне хотелось избежать пристального взгляда Кэтрин, поэтому я уставилась на свою еду, как будто между ломтиками лежал ключ к жизни. Наконец Кэтрин нарушила молчание.

– Знаешь, Стив с Восточного побережья и хочет вернуться туда после того, как я закончу здесь работать, но зачем жить где-нибудь, кроме Калифорнии? Я провела лето в Лос-Анджелесе, и теперь даже в районе залива для меня слишком холодно. Смену времен года переоценивают.

– Вы уже решили насчет ребенка?

Кэтрин удивилась. Очевидно, она не помнила, как рассказывала мне о тайном календаре Стива.

– Мы еще не определились. Муж торопится, но я хочу подождать, по крайней мере до окончания моей докторантуры. Мне тридцать шесть лет, так что, возможно, это будет тяжелая битва, но то же касается и моей работы. Я просто не знаю. А ты? Ты когда-нибудь задумывалась о детях?

Я быстро покачала головой, слишком быстро.

– Не думаю, что из меня выйдет хорошая мать. Кроме того, я не занималась сексом больше года.

Я удивилась, с чего так разоткровенничалась, но Кэтрин, похоже, нисколько не смутилась. Мне показалось, что я сбросила платье, обнажив кожу. Я перестала переживать по поводу секса, но не до конца. Долгие годы я не могла примирить желание чувствовать себя хорошо с желанием быть хорошей – две вещи, которые часто казались несовместимыми во время секса, особенно во время секса, который мне нравился. Каждый раз после него я лежала и смотрела в потолок, представляя свои обещания в виде маленьких воздушных шариков, уплывающих куда-то вдаль.

Я познакомилась с Джастином, парнем, с которым официально лишилась девственности, в нью-йоркском клубе летом после окончания колледжа. В наш первый раз мое тело было таким жестким, а влагалище – таким напряженным, что Джастин неуверенно посмотрел на меня и сказал:

– Вряд ли я смогу это сделать. В смысле, не уверен, что протиснусь.

– Что нам делать? – спросила я смущенно, но решительно. У меня был поезд обратно в Бостон через несколько часов, и я хотела секса, хотела Джастина.

Он вышел из комнаты, вернулся с банкой кокосового масла и после массажа и ласк оказался внутри меня. Тогда было больно, но к концу того лета мы нашли восхитительный ритм, навещая друг друга по выходным, чтобы провести вместе одну-две ночи. Мне захотелось больше, больше царапин, больше разговоров.

– Ты плохая девочка? – спрашивал Джастин в постели. Я поступала в Калифорнию в аспирантуру, и мы оба знали, всегда знали, что конец близок. – Ты плохая девочка?

– Да, – стонала я сквозь стиснутые зубы, наслаждаясь удовольствием, которое он мне дарил, но сама думала: «Нет, нет, нет». Почему я не могу быть хорошей?

Кэтрин закончила есть чипсы и вытерла руки салфеткой.

– Тебе ведь еще и тридцати нет, верно? Господи, ты такая молодая и такая чертовски умная. Честно говоря, мне не терпится увидеть, чего ты достигнешь через