не смущало, что библиотека не была ни крутой, ни модной. Мне нравилась миссис Грир с ее пристрастием к газировке и преданностью химической завивке родом из восьмидесятых. Фактически, если бы в школе в тот год нашелся человек, который искренне справился бы о моих проблемах дома, кто бы выслушал мои тревоги и нашел способ помочь, это была бы миссис Грир.

– Я в порядке, – ответила я ей, и как только ложь слетела с моих губ, я поняла, что сама позабочусь о своей матери. Я собиралась вылечить ее одной лишь силой своей одиннадцатилетней воли. Я бы не потеряла маму.

~

Моей матери шестьдесят восемь, мне двадцать восемь. Кэтрин стала заходить ко мне в офис. Она приносила угощения: печенье и пироги, свежий хлеб. Садилась в углу кабинета и настаивала, чтобы мы сразу принялись за вкусняшки, даже если я писала работу, чем обычно оправдывалась, и почти всегда врала.

– Я никогда раньше не пробовала этот рецепт, – говорила Кэтрин, отмахиваясь от моих слабых протестов. – Посмотрим, хорошо ли вышло.

Всегда выходило хорошо. Я знала, что подруга не совсем лжет, а уклоняется от правды о причине своих посещений. Эти домашние угощения были ее способом сказать, что она рядом, если нужна мне. Я не была готова просить о помощи, но исправно все ела. Я принесла выпечку домой матери, и, к моему удовольствию, она тоже кое-что пожевала. Когда Кэтрин вернулась, я сказала: «Кажется, маме очень понравился пирог с лимонной начинкой», и на следующий день в моем почтовом ящике лежал свежий лимонный пирог, завернутый в целлофан и перевязанный лентами так профессионально, что я начала мысленно звать их «Торты Кэти», именно так, с заглавных букв, как будто она была ходячей пекарней. Не знаю, где подруга находила время.

~

В первую неделю добровольного заточения матери в спальне я спешила домой из школы. Каждый день меня ждало одно и то же. Я трясла ее за руку, и она что-то шептала, чтобы убедить меня, мол, да, я по-прежнему жива. Я приготовила для нее бутерброды с арахисовым маслом и желе, а когда несколько часов спустя обнаружила их нетронутыми, выбросила еду и вымыла тарелки. Я убрала все, что могла, – ванную, гараж, ее спальню и мою. Я никогда не заходила в комнату Нана. Вместо этого я вытащила пароочиститель из глубин туалета и отчистила ковер в гостиной, снова и снова сливая сероватую воду в ванну. Меня успокаивало то, как вся грязь стекает в канализацию, а вода становится все чище и чище. Вот бы и моя жизнь так же посветлела. Я хотела, чтобы мы с мамой вышли из этого трудного периода чистыми, свободными.

Я привыкла сидеть дома одна, но это ложное одиночество было намного хуже, чем любое другое, которое я когда-либо испытывала. Моя мать находилась в доме, не могла, не хотела встать с кровати, чтобы быть рядом со мной, чтобы помочь мне в моей печали, и я злилась, а затем терзалась угрызениями совести, и так по кругу. Чтобы бороться с этим, я держала телевизор включенным с того момента, как возвращалась днем домой, до того, как уходила утром. Я хотела, чтобы мама услышала это, вышла из спальни и накричала на меня за то, сколько энергии я трачу впустую. Я хотела услышать, как она с точностью до цента рассказывает мне, сколько она платит за электричество каждый месяц, как дорого ей стою я, ребенок, которого она никогда не хотела.

– Не выпускай холодный воздух, – говорила мать, когда я слишком долго смотрела в недра нашего холодильника, надеясь, что там волшебным образом появится желанное лакомство. – Ты знаешь, сколько я плачу за электричество?

Поэтому, пока она лежала в постели, я не выключала телевизор. Я выпустила холодный воздух.

~

Хан постучал в дверь моего офиса.

– Заходи, – позвала я.

Кэти как раз занесла мне один из своих гостинцев, и он лежал теперь у меня на столе, дразня красивой оберткой.

– Я собираюсь в кафе. Принести тебе чего-нибудь?

– Ой, спасибо, Хан, но я скоро иду домой.

– Ого, Гифти решила отдохнуть? Что стряслось?

Я тяжело сглотнула.

– Ко мне мама приехала. Я думала поесть с ней клубничный пирог, которым меня угостила Кэтрин.

Я знала, что глупо надеяться, но мне стало легче, когда я представила, как мы с мамой сидим на моем маленьком балконе с двумя вилками и увесистым куском пирога.

Хан попрощался, а я собрала вещи и поехала домой. Там я поставила пирог на тумбочку рядом с мамой и взяла Библию. Я начала читать ей Евангелие от Иоанна. Это было ее любимое, и когда-то давным-давно я его тоже любила. Я хотела прочитать ей о Лазаре, человеке из Вифании, которого Иисус воскресил из мертвых.

Даже в детстве этот эпизод казался мне притянутым, слишком чудесным событием в книге, наполненной чудесами. Давид и Голиаф, Даниил и львиный ров, даже Иона и кит казались правдоподобными, но Лазарь, умерший четыре дня назад, а затем восставший к жизни по одному только слову Иисуса, – это чересчур.

Тогда проблема для меня заключалась не в том, что я не верила, будто Иисус мог это сделать. Я не понимала зачем. Каждую Пасху я надевала платье пастельных тонов и белые лаковые туфли и кричала: «Он во-о-осстал, ОН ВО-О-ОСКРЕС И ЖИЛ ДАЛЬШЕ», отмечая воскресение человека, которого смерть не смогла победить. Так для чего вернули Лазаря? Почему Иисус применил свою силу таким образом и почему мы не воспевали Лазаря, человека, которого Бог счет достойным снова жить?

«Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его», – прочла я, но мать не пошевелилась.

Я отложила Библию и вернулась на кухню, чтобы поставить чай. Размышления о Лазаре всегда побуждали меня думать о том, что значит быть живым, что значит участвовать в жизни мира, бодрствовать. В детстве я задавалась вопросом, сколько прожил Лазарь после своей смерти. Ходит ли он все еще среди нас? Древний, вампир, последнее уцелевшее чудо? Я хотела, чтобы целая книга Библии была посвящена ему и тому, как он, должно быть, чувствовал себя владельцем странного и удивительного дара Бога. Я задавалась вопросом, остался ли он тем же человеком, которым был до того, как обманул смерть, или навсегда изменился и что значит вечность для человека, который однажды уснул.

Оглядываясь назад, я понимала, что мои сомнения легко поддаются психоанализу. Я размешала чай, подумала о Кэтрин, подумала о Лазаре и попыталась проанализировать свой поступок. Какое клише – выбрать Евангелие от Иоанна, выбрать Лазаря для этого конкретного момента моей жизни.

– Веришь ли ты в Евангелие Иисуса Христа как свидетельство Святого Духа? – спросила я себя, смеясь в