Мейсон вновь откинулся на спинку кресла, закрыв глаза, новеки его то и дело вздрагивали от умственного напряжения.

– Итак, вы провели расследование, дабы убедиться, чтовашего мужа нет в Рино?

– Моего мужа? А, вы говорите о Дэвиде? Да.

– Кто занимался его поисками?

– Мой хороший друг.

– Каждый раз, говоря о расследовании, вы употребляетеслово «друг». Вам не кажется, что этот друг – лицо довольно неопределенное? Выдаже ни разу не заменили слово «друг» местоимением. Потому что боялись этосделать?

– Не понимаю, куда вы клоните, мистер Мейсон? Почемуэто я могу бояться употребить местоимение?

– Потому что тогда бы вы говорили либо о нем, либо оней, а это указывало бы на пол вашего друга.

– Не все ли это равно?

– Просто я подумал, не является ли этот ваш «хорошийдруг» не кем иным, как вашим нынешним мужем, Джорджем Денджердфильдом?

– Почему?

– Я прав?

Сердито, с трудом сдерживая раздражение, она неприязненнозаметила:

– У вас удивительно неприятная манера спрашивать.

– Так я прав?

Теперь она нервно рассмеялась:

– Да. Только что я поняла, мистер Мейсон, каким образомвы завоевали известность… умением вести перекрестный допрос. Ну что же,откровенно сказать, я и правда не хотела обнародовать этот факт, потому что этоможет показаться… словом, у человека может создаться ошибочное впечатление.

– Впечатление может быть ошибочным?

В эту минуту она снова полностью овладела собой и,заулыбавшись, ответила:

– Я уже упоминала о безграничной любви к своему первомумужу и боязни его потерять. Неужели вы допускаете, что при этом я могла завестироман с другим мужчиной?

– Я всего лишь старался выяснить то, что вам хотелосьот меня скрыть. Возможно, это всего лишь инстинкт адвоката, набившего руку наперекрестных допросах.

– Я была знакома с Джорджем Денджердфильдом до нашейсвадьбы. Он, я бы сказала, был без ума от меня. В Витсбург-Сити его не былогода два с того момента, как я телеграфировала ему о своем предполагаемомзамужестве. После моей свадьбы я виделась с ним всего лишь раз, чтобы сказать,что между нами все бесповоротно и навсегда кончено.

Медленно, растягивая слова, Мейсон повторил:

– «Между нами все бесповоротно и навсегда кончено!»

Она снова рассердилась, но тут же взяла себя в руки, удержавготовое сорваться с губ слово.

– Боже, что за кошмарная манера копаться в мысляхдругого человека! Хорошо, если вам угодно, ответ будет: да.

– Вы выехали из Эль-Темпло до того, как вышли утренниегазеты?

– Да, а что?

– Скажите: что вас заставило приехать сюда?

– Я уже сказала – совесть. Мне известно нечто такое, очем я никому никогда не рассказывала.

– Если вы готовы… я слушаю.

– Поскольку я не была свидетелем на том процессе, меняникто ни о чем не расспрашивал. Я же сама по доброй воле не сообщила этого.

– «Этого»?!

– У Хораса и Дэвида была драка.

– Вы имеете в виду спор?

– Нет, действительно драка.

– По поводу чего?

– Не знаю.

– Когда?

– В тот самый день, когда Дэвид был убит.

– Расскажите подробно.

– Итак, Дэвид и Хорас подрались. Я полагаю, чтопострадал больше Дэвид. Вернулся он домой совершенно разъяренный, прошел вванную и стал прикладывать к лицу мокрое полотенце. Потом некоторое время побылеще в спальне и ушел из дому. Лишь… спустя какое-то время я заинтересовалась: ачто он мог делать в спальне? Припомнила, что слышала звук выдвигаемого ящикабюро, потом… Стоило мне об этом подумать, как я побежала в спальню и заглянулатуда, где у Дэвида обычно находился пистолет. Он исчез.

– Кому вы об этом сообщили?

– Никому, вы первый, кому я рассказываю об этом. Дажемуж ничего не знает.

Наступило молчание. Мейсон взвешивал полученную информацию.Потом он посмотрел на Деллу Стрит, чтобы удостовериться, стенографирует ли онаразговор.

Едва заметно кивнув ему, Делла снова склонилась над листкамибумаги. Молчание адвоката, его взгляд на секретаря заставили миссисДенджердфильд занервничать. Она принялась объяснять… очевидное:

– Вы понимаете, мистер Мейсон, что это означает? Еслибы защитник Хораса Эйдамса откровенно заявил, что у Дэвида с Хорасом произошлассора, даже драка, во время которой Дэвид выхватил пистолет, а Хорас ударил егопо голове, кто знает, жюри могло посчитать это самообороной и вообще оправдалобы Хораса. Во всяком случае, за такого рода убийства людей не вешают.

– Что же вы намеревались предпринять?! – спросилМейсон.

– Прошу понять одно. Я не собираюсь делаться героиней трогательногоспектакля. Не желаю, чтобы люди укоризненно тыкали в меня пальцем. Но яподумала, что смогу подписать заявление и, так сказать, неофициально вручитьего вам для хранения, никому ничего не сообщая. Если окажется, что стараяистория об убийстве способна испортить жизнь Марвину Эйдамсу, вы сможетеотправиться к отцу девушки и опять-таки совершенно конфиденциально передать емусодержание нашего разговора и в подтверждение показать мое заявление. МарвинЭйдамс после этого заживет счастливо и беззаботно.

При этих словах она рассмеялась настолько неестественно, чтоМейсон вздрогнул.

– Очень интересно! – вернув себе самообладание,воскликнул он. – Еще двадцать четыре часа назад это было бы простым идейственным решением проблемы, но теперь все может оказаться куда болеесложным.

– Почему?

– Потому что теперь протоколы того давнего процессамогут стать достоянием широкой публики, что бы мы с вами ни предприняли.

– Да почему же? Что случилось в течение этих двадцатичетырех часов? Неужели мистер Визерспун…

– Дело касается того детектива, Лесли Милтера.

– Что?

– Он убит! Да, он был убит!

До нее, как видно, не сразу дошел смысл сказанного Мейсоном,потому что она по инерции продолжала:

– Говорю вам, если бы тот защитник… – Но тут онавдруг умолкла и вскинула голову. – Кто был убит?

– Милтер убит.

– Вы хотите сказать, что его кто-то убил? Кто же?

Мейсон по привычке вертел карандаш, зажав его между большими указательным пальцем. Потом, покачав головой, подвел итог разговору: