Губеру было велено явиться во дворец.

Первый прием Губера императором был, впрочем, не совсемблагосклонен — напротив, даже довольно суров.

Павел был настроен недоверчиво. С порога он неприветливо унего спросил, действительно ли излечима болезнь императрицы.

Хитрый и бесстрашный иезуит, нимало не смешавшись подиспытующим взглядом государя, скромно отвечал: “При помощи божией надеюсьпрекратить болезнь государыни, но, может быть, мне придется на несколько сутокбезвыходно остаться во дворце, чтобы безустанно следить за ходом лечения иоказывать помощь ее величеству в нужную минуту. Для этого осмелюсь просить вашевеличество позволить мне разместиться в одной из ближайших к кабинетугосударыни комнат и остаться там на несколько дней”.

Император сдержанно согласился на просьбу Губера, но в то жевремя пожелал лично и непосредственно наблюдать за процессом лечения болезниимператрицы и приказал поставить в кабинете государыни канапе для себя иокружить его ширмами. После этого врачу-иезуиту был дан приказ приступить клечению.

История его относится к числу медицинских чудес…

Первые же приемы Марией Федоровной лекарства Губерапроизвели облегчение болезни. Постепенно боли начали уменьшаться. Видяпрекращение страданий жены, император заметно повеселел, и лицо его из грозногои недоверчивого все чаще делалось улыбающимся. С каждым днем доверие кнеобыкновенному доктору возрастало. Еще несколько приемов лекарства — и болезньсовершенно прошла…

Их величества были в полном восторге от Губера, неустанноблагодарили его, хотели даже надеть на него какой-то орден, но тот почтительноотклонил от себя внешние знаки монаршей милости, ссылаясь на уставы своегообщества.

Уставы эти запрещали иезуитам носить какие-либо знакисветских отличий и принимать от кого бы то ни было какие-то ордена, нообязывали иезуитов служить царям и их подданным единственно для увеличенияславы божией — ad majorem Dei gloriam! [29]

Государь, еще не вполне пришедший в себя после того, как дваего прежних любимца, братья Литта, столь явно злоупотребили eгo интересами,использовали светлые идеалы ордена в корыстных целях, за что и были удалены отдвора и отстранены от должностей, пришел в восторг от бескорыстия Губера.

Лукавому иезуиту теперь были открыты двери кабинетов ихвеличеств, пастору было приказано (не просто дозволено, но именно приказано!)являться к императору во всякое время, входить без всякого доклада.

Так и повелось. Павел встречал иезуита-доктора веселымвосклицанием:

— Ad majorem Dei gloriam!

Губер был теперь наверху счастья. Он посещал государя всечаще и чаще, беседы их становились все откровеннее и смелее. Наконец дружескиеотношения укрепились до того, что иезуит обратился из придворного зубного врачав придворного варителя шоколада!

Однажды Губер застал императора пьющим шоколад. Павелвыглядел недовольным и сказал пастору, что никто не может приготовить емутакого вкусного шоколада, какой он пил в одном иезуитском монастыре во времясвоего путешествия по Италии.

Губер не замедлил ответить, что приготовление шоколадасоставляет особое искусство его ордена. Не угодно ли государю позволить емусварить шоколад по иезуитскому способу? Павел охотно согласился и, отведавшишоколаду губеровского приготовления, воскликнул, что точно такой же прекрасныйнапиток он пробовал в Италии! С того времени Губер всегда приготовлял шоколаддля императора.

История сия могла быть отнесена к числу анекдотов, не сиди вто время на российском троне совершенно анекдотический персонаж.

“Какие деньги? — почему-то первым делом подумал Алексей,словно это было самым важным.

— Откуда они у старухи? А может, ей княжна какие-то деньгипривезла?”

— А ты, молодая барыня, сережки снимай, колечко, — вмешалсядругой —голос, помягче, почти ласковый и оттого особенно противный.

— Давай-ка, ну. А то я старуху по горлышку — чирк! — и нетубабусенъки. Грех, ой, большой грех на тебя ляжет…

— Отпустите ее, — напряженно выдавила княжна.

— Я все отдам, — Послышался шелест шелка.

— Кошелечек, ага, ишь как хорошо, умница, — ворковалприторный.

— Колечко снимай, эй ты, не финти! — прикрикнул егосообщник.

— Матушкино колечко, — всхлипнула старуха.

— Матушки ее, покойницы, вечная память. Наказала, умирая, неснимая носить и под венец с тем кольцом пойти. Оставьте, люди добрые…

— Ой, жалко до чего! Ой, страх какой! — ехидно провылотвратительно-ласковый голос.

— Поплачь, барышня, милая, легче станет. А мы твою маменькув первом же кабаке помянем, вот те святой истинный крест, спасением своей душиклянусь…

Он еще не договорил, а душа его уже вознеслась в небеса,изумленная той скоростью, с какой распростилась с телом. Вылетела она черезрваную рану на шее — именно туда угодил брошенный из-за занавески косарь.

Ну славился Алексей еще в родимом имении, среди деревенскихмальчишек, тем, что, метнув нож в цель, никогда не промахивался. Сам не ведал,как так получалось, однако же кто-то притягивал его оружие к выбранной цели.

И вот сейчас это умение пришлось как нельзя кстати.

Постояв мгновение, грабитель начал медленно заваливатьсяназад, брызгая кругом кровью, а сообщник, также не успевший понять, кто нанесему по затылку удар сцепленными руками, повалился на него в беспамятстве.Алексей перевел дыхание и наконец-то огляделся, сам удивленный тем проворством,с которым очистил поле боя.

Один незваный гость, оказавшийся малорослым и тщедушным,валялся с перерезанным горлом, распространяя вокруг тошнотворный, острый запахсвежей крови.

Другой, толстый, коренастый, распростерся на нем, а бабаАгаша, которую он сшиб, падая, пыталась подняться с полу, испуганно тараща своиярко-голубые, ничуть не выцветшие с течением лет глаза.

Еще в комнате находилась девушка в темном платье,перехваченном под грудью широким поясом, а также в шали, концы которой онаиспуганно комкала трясущимися руками. Золотистые волосы аккуратными локонаминиспадали из-под маленькой шляпки.