Мы с матерью долгие годы ругались, кричали друг на друга и плакали. Чаще всего истерию приписывают женщинам. Ха-ха, говорят, это же «бешенство матки». Но я – такой же истеричный, как моя мать…

Между нашими столиками приличное расстояние. Не слышу, о чем они говорят, но хочу верить, что ни о чем интимном. Что Вася не разболтал матери мой план и что все это не обернется против меня. Отчего-то трясутся руки.

Пересаживаюсь за другой столик. Едят пирожные и улыбаются: то по очереди, то синхронно. Мать смеется, прикрывает рот рукой, вытирает губы салфеткой. Они флиртуют!

Хочу перевернуть столы, устроить матери скандал, как обычно делает она. Ни с того ни с сего, при чужих людях. Хочу видеть, как она разозлится, но не сможет ответить, потому что тогда все будут считать ее сукой, а не меня – ублюдком.

Сжимаю углы стола, натягивая белую скатерть. Слышу, как потрескивает ткань. Мать игриво проводит ладонью по руке Васи, у него на лице дежурная улыбка. Естественно. Инициатива всегда исходит от моей матери. Она приподнимается, Вася повторяет за ней. Упершись в стол, мать тянется через него к щеке Васи, ее губы так близко к нему…

– Ты опять за свое? – Оказываюсь возле их столика. Лица матери и Васи выглядят озадаченными, даже удивленными. – Ты просто не можешь не искать себе парня на ночь, да?

– О чем ты говоришь, Георгий? – Неловко улыбаясь, она подходит ко мне и одергивает за плечо, шепчет на ухо: – Не веди себя так перед чужими людьми. Вернемся в номер – я с тебя три шкуры спущу.

– Да плевать мне, что ты будешь делать! – кричу и отталкиваю ее. Мать едва не падает, но Вася вовремя подхватывает ее. – Ты просто всегда была шлюхой, поэтому отец от тебя и ушел!

Взгляд матери становится холодным и разочарованным. Он бьет больнее всех ее слов, всех унижений и тычков в сторону отца. Едва мать открывает рот, разворачиваюсь и убегаю на улицу.

Снаружи холодно. На мне только темно-синяя кофта с длинными рукавами, светло-голубые джинсы и белые кроссовки. Иду к пляжу, растирая плечи. Со мной ничего не случится, если пару минут побуду на свежем воздухе.

Когда я выхожу за ворота гостиницы, меня окликает мать. Она идет за мной в легком костюме и шлепках на босу ногу.

– Георгий! Немедленно остановись!

Иду широкими шагами, чтобы матери было тяжелее меня догнать. На горизонте виднеется море. Хватит с меня ее тупых правил. Никаких больше ужинов, уборок и стирок. Я устал. Хочу жить, как обычный подросток! Я не бросил ее, в отличие от отца, и все эти годы тащил на себе, помогал протрезветь, подготавливал чистую одежду, гладил ее, драил полы, чистил обувь, как сапожник. Я пытался быть идеальным, но мои старания растоптали, а желание быть полезным обратили в ненависть. Все превратилось в каторгу, будто я попал в ссылку в своем же доме.

– Георгий!

Море все ближе. Его волны бьются о берег с грозным шумом, небо мрачное, ветер соленый и промозглый. Идеальное место, чтобы разбить кому-то сердце.

Будет очень холодно? Останавливаюсь и оглядываюсь. У матери стучат зубы, она подрагивает, но все равно идет за мной. За ней – Вася с теплой одеждой в руках. Для нее и для меня. Ступаю на мокрый песок. Подошва кроссовок вязнет в остатках водорослей. Накатывающие волны облизывают обувь, смачивают ее. Ноги холодеют.

– Остановись, не делай этого, – кричит мать. – Пожалуйста!

Манипулятор – вот кто она. Думает, что ее мольба заставит меня дрогнуть и все закончить. Но я знаю ее слишком хорошо, чтобы остановиться. Поэтому набираю воздуха в грудь и захожу в море.

Щиколотки, колени, пах, поясница – все охвачено ледяной водой. Тело трясет. Сейчас не лето, когда вода теплая и приятная. Сейчас самое опасное время.

Оборачиваюсь. Мать стоит на берегу, Вася накидывает ей на плечи пальто, она складывает руки рупором:

– Жора, вылезай! Ты так заболеешь!

– А я не хочу быть здоровым! – огрызаюсь я.

Все во мне бунтует против любых ее слов. Если она скажет «Не топись», я поступлю ровно наоборот. Просто чтобы ей было больно. Чтобы она плакала по мне, когда будет кидать землю на гроб. Чтобы мать пожалела обо всем: о своем отношении ко мне, к отцу, о том, что испортила мое детство.

– Я выйду отсюда только в одном случае. – Я решаю дать ей шанс. – Если ты скажешь мне, что произошло между тобой и отцом в тот день.

Мать колеблется. На ее ногах теперь вместо шлепанцев ботинки.

– Я не могу тебе сказать, – отвечает она.

– То есть ты хочешь, чтобы я замерз насмерть?

– Нет…

– Т-тогда п-просто с-скажи эти с-слова! – Размахиваю руками, брызги летят во все стороны. Часть из них попадает мне на лицо, и кожа будто покрывается льдом.

Я едва стою, конечности сводит и ломает от холода. Еще немного, и у меня откажет какой-нибудь орган.

Мать сбрасывает пальто с плеч и заходит в воду. Она приближается, а я смотрю на нее, замерев. Она так близко, что я чувствую ее дыхание. От нее пахнет съеденным шоколадным пирожным.

– Жора, – говорит она мне трясущимся от холода голосом. Ее лицо бледное, а губы сине-фиолетовые. Мать кладет руки мне на плечи, и мы чувствуем, что оба дрожим. – Жора, если мы сейчас не выйдем из моря, то оба заболеем.

– К-когда т-ты стала т-такой з-заботливой?

Мать тянет меня к себе за руку. Иду вперед, не чувствуя ног. Она порывисто и крепко обнимает меня.

– Ч-что м-мне с-сделать, чт-тобы ты выш-шел отс-сюда и с-согрел-лся?

Мать предлагает мне компромисс. Впервые за долгое время. Нужно хватать удачу за гриву и не отпускать. Обнимаю мать настолько крепко, насколько мне позволяет тело с одеревеневшими конечностями, и говорю:

– П-по-об-бещ-щай, ч-что выл-лечиш-шь с-свою б-бол-лезнь. Н-найдеш-шь в-врач-ча.

– Об-бещ-щаю.

Глава 29. Аля

Голова кругом! Жора хочет, чтобы я призналась ему в любви. Как мне это сделать, если не верю в его чувства ко мне? Особенно после того, как он подослал ко мне Кристину. Это подло и низко. И от этого очень больно!

После Нового года мои отношения с Жорой улучшились, но я все еще хочу услышать от него извинения. Хотя бы «прости». Несложно растоптать любовь, куда сложнее ее потом склеить, не потеряв ни кусочка.

Время течет. Каждый день живу по расписанию под контролем реабилитолога. Самое трудное – не сдаться, продраться сквозь боль, слезы