она дружелюбно кивает, заводит велосипед в пыльную кладовую и прислоняет к стене в углу. Однако юноши с соломенными волосами нигде не видно. Она спрашивает у бригадира, господина Гроота, но тот пожимает плечами:

— Не явился.

В этот момент в разговор решает вклиниться довольно неопрятный старик Людерс:

— Чего от такого ждать?

Анна встряхивает головой:

— От какого?

— От дурной яблони плод, — любезно уточняет Людерс.

— Ладно, хватит об этом, — обрывает его господин Гроот. — Займись-ка своим делом, Людерс.

— Как его звали? Хоть это можете сказать? — спрашивает Анна.

Гроот хмуро подтаскивает к деревянному настилу тяжелую картонную коробку и кидает ее. — Мы звали его Рааф. А папаша его был Хукстра. И Людерс прав. Недоброе это имя.

— Недоброе имя? — переспрашивает Анна.

Гроот пожимает плечами, но видно, что разговор с дочкой начальника ему надоел.

— Если не возражаете, нет времени на вопросы. Работа ждет.

Поднимаясь по ступенькам в контору, Анна чувствует разочарование, как вдруг слышит стук шагов: кто-то спускается. Это Беп, в пальто и шляпке, с сумочкой на руке. Так спешит, что с опасной скоростью несется по голландской лестнице. Анна окликает ее, хочет призвать к осторожности, но вдруг видит, что лицо Беп залито слезами. Поборов первое побуждение — отстраниться и пропустить ее, не стоять на пути беды, — она встает на пути женщины, отчего той приходится привалиться к стене, чтобы удержаться на ногах.

— Беп. Ты плачешь?

— Анна, — Беп качает головой, утирая лицо платком.

— Что стряслось?

Но Беп может лишь мотать головой. «Я не могу».

— Чего не можешь?

— Больше не могу. Прости, — Беп сбегает по лестнице мимо Анны, не переставая плакать. — Мне очень жаль!

— Жаль? — на мгновение Анна застывает. — Жаль чего, Беп? Что произошло? Беп! — Анна бежит за ней по лестнице, рывком открывает дверь и выбегает на улицу, но Беп уже спешит по тротуару мимо Вестеркерк, а Анну чуть не сбивает велосипедист — ослепла, что ли?

Вернувшись наверх, Анна влетает в контору, где ее встечают холодные взгляды. У Мип красные глаза, она опустила их и разглядывает свою пишущую машинку. Кюглер сидит на месте Клеймана и меланхолично смотрит на Анну, Пим стоит с листом бумаги в руке. По его лицу ничего нельзя понять.

— Что случилось с Беп? — спрашивает Анна, хотя заранее страшится ответа. — Почему она плакала?

Кюглер вздыхает, словно силясь выдавить ответ, но Пим сует ему бумагу и делает шаг вперед.

— Анна, Беп уволилась, — тихо говорит Пим.

Анна ошарашенно смотрит на него.

— Что?

— Она оставила фирму.

— Но… — Анна качает головой, точно отмахиваясь от неприемлемой мысли. — Но почему? Что с ней стряслось?

При этих словах Кюглер и Мип поднимают головы, точно желая подсказать ответ, но Пим просто говорит:

— Ничего не поделаешь, Анна. Отец Беп серьезно болен. Пошли метастазы, за ним нужен уход. Иногда есть обстоятельства, которые просто нужно принять, как бы нам ни хотелось обратного.

Анна плотно сжимает губы. Когда-то она не могла и помыслить, чтобы Беп захотела их предать. Но теперь? Кто знает, сколько стоят лекарства на черном рынке в этом мире, хоть мофы давно ушли? И неужто сама Анна не стала бы рисковать жизнями других для спасения Пима или хотя бы облегчения его страданий?

Не желая, чтобы Пим или Кюглер видели, как она плачет, Анна сдерживается до тех пор, пока не запирается в туалете. Сначала сдавленный всхлип, потом слезы градом — пусть текут. Она снова теряет близких. Будет ли этому конец? Неужто больше не стоит рассчитывать на любовь? На преданность без страха потери? Без опасений, что ее оставят — ведь даже умершие в каком-то смысле бросают ее. Как теперь верить, что ее собственная жизнь не сокрушит ее?

17. Прощение

Я хочу быть доброй и ласковой, и, наверно, прежде всего я должна научиться прощать их.

Дневник Анны Франк,

19 января 1944 г.

Откуда нам известно, что непрощение — жестоко?

Вавилонский Талмуд,

Бава Кама, 8:7

1946

Принсенграхт, 263

Конторы компаний «Опекта» и «Пектакон»

Амстердам — Центр

ОСВОБОЖДЕННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

После школы Анна открывает спрятанную за книжным шкафом дверь и проскальзывает в их прежнее Убежище. Закрывая за собой дверь, она чувствует, что отгораживается от мира. От повседневности. Садится на пол чердака, держа на коленях Муши. Они заключили сделку. Месье Муши ле Кот и Анна. Свою часть уговора она выполнила рыбной шкуркой и кусочками консервированного тунца, а он превратился в урчащий меховой шар, который можно гладить.

Она шумно дышит. Некогда это было ее Убежищем, а теперь его пустота окутывает ее, точно облако пыли, плавающей в лучах солнца, проникшего через оконное стекло. На ветвях старого конского каштана трепещет листва. Она «организовала» пачку сигарет с отцовского стола и теперь прикуривает одну из них. Сладкий дымок сигарет «Капрал» из пайка канадцев, освободителей города. Качественное североамериканское изделие. Довоенные Нидерланды славились прекрасным табаком, который везли из колоний, теперь же крепчайший темно-коричневый табак из Ост-Индии сменился слабенькими, быстро тлеющими подделками, так что от настоящего табака у нее закружилась голова. На карточках, вложенных в канадские сигаретные пачки, изображались члены британской королевской фамилии. Король, королева и принцессы. Когда-то она прикрепляла их на стены, теперь же они отправляются в мусорную корзину. Вдыхая дым, она успокаивается. Они снова зависят от Мип и ее связей в районе Йордан, где она покупает все необходимое: сушеную рыбу, канадские сигареты, картошку, консервы и овсянку, сливы и фасоль, солодовый кофе и сахарин — а порой даже хрящеватый бифштекс у сговорчивого мясника.

Анна выдыхает струю дыма и смотрит, как он повисает в воздухе пустой комнаты: полупрозрачное привидение.

Петер.

Старше Анны, но младше Марго. Высокий, крепкий, широколицый, с копной курчавых волос, которые не всегда поддавались гребню. Она вспоминает его тело близко-близко рядом с собой на диване, в уединении чердака. Он был очень мужественным. Такой тяжелой казалась его крепкая рука, небрежно обнимающая ее плечи. В свое время она по-девичьи надумала себе глубину его ума. Снаружи это был хулиганистый мальчишка из Оснабрюка, который дрался лучше, чем говорил. Часто скучавший и ленившийся, любитель смешных оправданий и абсолютный ипохондрик, то и дело придумывавший воображаемые болезни. Глянь на мой язык, правда, он странного цвета? Но в то же самое время у него был милый, любопытный взгляд: он часто смотрел на Анну с бесхитростной тоской. И добрый: может, и так, а может, это все Аннино желание. Размышлениям он предпочитал тяжелую работу, так что глубокие мысли