Ксюша не замечала, что почти никогда не думает и не говорито себе в единственном числе. Впервые она сказала «мы» на пятом месяцебеременности, когда четко ощутила сильные, упругие движения ребенка. Позже этовошло в привычку.

— Ну ее, эту Ангелину. У нас своих забот довольно, — оналовко перепрыгнула через лужу на тропинке, — мы должны хорошенько выспаться,отдохнуть, а потом нам надо решить, что делать дальше. Но это утром. Утровечера мудреней. Главное, не простудиться.

Как только Ксюша поднялась на платформу, дождь кончился,тучи стали таять, худеть, превращаться в прозрачные перистые облака. Солнце ещене коснулось верхушек леса на горизонте, повисло на кончике тонкого облака, ибыло страшно, что сейчас сорвется.

Подошла пустая электричка, Ксюша уселась у окна, первымделом достала из рюкзака сухие ползунки, кофточку, разложила на лавке мягкуюфланелевую пеленку и переодела ребенка. Потом, без всякого стеснения, стянуламокрую футболку, надела сухую, разулась, вытянула голые ноги и, устроившисьпоудобней, стала кормить Машу грудью. Маша заснула, но во сне продолжалапричмокивать. Ксюша достала из кармана рюкзака маленький яркий томикамериканской фантастики и не заметила, как задремала.

Разбудили ее контролеры, тихонько, тактично тронули заплечо. Чуть приоткрыв глаза, она протянула билет и тут же опять уснула, уже доМосквы. На вокзале взяла такси. Шофер попался пожилой, разговорчивый, и первымделом спросил, сколько ей лет. Она уже привыкла к таким вопросам. Иногдаспрашивали, кто у нее там в «кенгуру», братик или сестренка. Но чаще простоинтересовались возрастом. Мадам Васнецова была права, когда говорила, что онавыглядит лет на пятнадцать, а то и моложе.

— А что, все правильно, — рассуждал шофер — лучше раньшеродить, и вся жизнь впереди. В институт поступить успела?

— Два балла недобрала, — призналась Ксюша.

— А куда поступала?

— В Медицинскую академию.

— Молодец, — уважительно кивнул шофер.

— Как же молодец, если не поступила? — улыбнулась Ксюша.

— Зато вон какой у тебя красавец. Прямо как с картинки.

— Красавица.

— Девочка, значит? Как назвала?

— Мария.

— Муж-то есть?

— Конечно.

— А родители помогают?

— Еще как!

— Ну и хорошо. Главное, чтобы в семье все было ладно.

— Вот здесь направо, и потом еще раз направо, во двор.

Вылезая из машины, она не заметила, что на сиденье осталасьмаленькая плюшевая обезьянка. Игрушка была прицеплена к молнии рюкзака, колечкоразогнулось. Отъезжая, шофер посмотрел ей вслед и подумал, что все-таки вряд лией девятнадцать.

* * *

— Самое смешное, что у него нет алиби, — мрачно произнесКосицкий и отхлебнул крепкого сладкого чаю.

Илья Никитич отбил дробь по столешнице и покачал головой:

— Да, Ваня, это действительно смешно. Ты хорошо проверил?

— Ну, насколько было возможно. Шестого июня соседи покоммуналке видели его в последний раз около семи вечера. Он ушел из квартиры,сказал, что отправляется к Ларисе, то есть к своей будущей жене, там изаночует. И знаете, что интересно? Соседи уверяют, будто никогда раньше он несообщал, куда уходит. А тут вдруг сказал, причем никто его не спрашивал. Ларисыне было в Москве. Она уехала на два дня на дачу к подруге. Так что, гдеФердинанд провел вечер и ночь, неизвестно.

— А сам он что говорит?

— Уверяет, будто ночевал у Ларисы. Соседи его не видели и неслышали. Там, конечно, не коммуналка, однако тонкие стены. И еще любопытнаядеталь. Никогда прежде в отсутствие Ларисы он к ней не приезжал. Ключ у него,конечно, есть, но он якобы не может находиться один в ее квартире. Так, вовсяком случае, сказала Лариса.

— То есть, когда она вернулась, никаких следов егопребывания не обнаружила? — уточнил Бородин.

— Никаких, кроме него самого. Она вернулась седьмого числа,около часа дня. Он спал, чем удивил ее необычайно. Он всегда встает очень рано,сердобольная Лариса решила даже, что ее милый заболел. Он действительновыглядел неважно, как будто не спал всю ночь.

— Не спал, — задумчиво повторил Илья Никитич, — и чем жезанимался?

— Ничем. Бессонница замучила. И что любопытно, мучила онаего в полной темноте.

— А это откуда известно?

— Сосед ночью гулял с собакой, уверяет, окна в квартире былитемные.

— С чего это сосед вдруг стал на окна глазеть?

— С того, что у него, у соседа, раскалывалась голова и оннадеялся, вдруг кто-то еще не спит в три часа ночи, хотел одолжить анальгину илиаспирину, вот и смотрел на окна.

— Ой, Ваня, как же тебе хочется засадить этого Фердинанда,как хочется, — покачал головой Бородин, — ну что он тебе плохого сделал, а,капитан Косицкий?

— Он женщину убил. Хорошую, добрую женщину. Молодую,симпатичную, талантливую.

— И когда же тебя осенило?

— В крематории. Там как раз Джампа хоронили, а тут Фердинандсо своими неадекватными реакциями, со своими идиотскими рассуждениями, чтоубийство — высшее проявление любви.

— Значит, ты стал его подозревать на основании бреда? —улыбнулся Бородин. — Или по ассоциации с Джампом? Или на основании стихийнойличной антипатии?

— Илья Никитич, вы скоро сами убедитесь что я прав, —Косицкий вздохнул, — антипатии мои совершенно ни при чем, хотя он действительнонеприятный тип. Знаете, сколько лет его невесте Ларисе? Пятьдесят. А ему сорок.Ну ладно бывает всякое. Однако, вы бы на нее посмотрели. Рост около двухметров, и весит килограмм двести. А он маленький, тощенький. Шибзик, однослово. Квартира у нее неплохая. Двухкомнатная, с большой кухней.

— Какой кошмар, — всплеснул руками Бородин, — этот Фердинандеще и женится по расчету. Просто законченный мерзавец!

— Вы напрасно иронизируете. Да, он женится по грубомунаглому расчету. Лариса, ко всему прочему, не может связать двух слов, у нееобразование восемь классов плюс строительное ПТУ. Она маляр. А у него заплечами биофак Университета плюс аспирантура. Конечно, он давно не работает поспециальности, зарабатывает, чем придется, то какой-нибудь эротический романпереведет с французского, то устроится электриком в ЖЭСК, а то наймется вбригаду, собирать встроенные шкафы.