Чадящая старая дрезина для Саши стала машиной времени изсказок, которыми ее иногда развлекал отец. Она уносила девушку не отКоломенской к Автозаводской, а возвращала из настоящего в прошлое. Хотя назватьнастоящим каменный мешок, где она провела последние годы, этот слепой отростокв пространстве и во времени, могло прийти в голову только ей.

Она хорошо помнила свой путь в ту сторону: отец, связанный,с вязаной шапкой на глазах и кляпом во рту, сидел рядом с ней, еще совсемдевочкой. Она все время плакала, и один из солдат расстрельной команды,складывая пальцы, показывал ей разных зверей, тенями плясавших на маленькойжелтой арене, которая бежала по потолку туннеля наперегонки с дрезиной.

Отцу зачитали приговор, когда они уже пересекли мост:революционный трибунал помиловал его, казнь заменена на пожизненную ссылку.Столкнули на рельсы, кинули нож, автомат с одним рожком и старый противогаз,помогли спуститься Саше. Солдат, показывавший ей лошадь и собаку, помахалдевочке рукой.

Не было ли его среди застреленных сегодня?

Ощущение, что она дышит чужим воздухом, стало сильнее, когдаона влезала в черный противогаз, снятый обритым с одного из тел. Каждыйкрошечный отрезок ее дороги стоил кому-то жизни. Наверное, обритый все равнозастрелил бы их, но сейчас, когда Саша была рядом, она становиласьсоучастницей.

Ее отец не хотел возвращаться домой не только потому, чтоустал бороться. Он говорил, что все его унижения и лишения весят не больше, чемхотя бы одна чужая жизнь. Страдал сам, чтобы не доставлять страданий другим.Саша знала, что чаша, на которую были сложены все забранные им жизни, и так уженаходится далеко внизу, и отец просто пытался восстановить равновесие.

А ведь обритый мог вмешаться раньше, мог просто напугатьлюдей на дрезине одним своим появлением, обезоружить их без единого выстрела,Саша была в этом совершенно уверена. Никто из убитых не был ему достойнымпротивником.

Зачем он так?

Станция ее детства оказалась ближе, чем она думала: непрошло и десяти минут, как впереди замерещили ее огни. Подъезды к Автозаводскойникем не охранялись. Видимо, ее жители слишком полагались на запертыегермозатворы. За полсотни метров до платформы обритый перевел двигатель намалые обороты и, приказав Гомеру встать у руля, сам подобрался поближе к пулемету.

Дрезина вкатилась на станцию почти неслышно имедленно-медленно. Или это время застыло для Саши, чтобы она успела занесколько коротких мгновений все увидеть и все вспомнить?

В тот день отец оставил ее на своего ординарца, велевспрятать, пока все не разрешится. Тот увел ее глубоко в станционное подбрюшье,в одно из служебных помещений. Но даже оттуда было слышно, как одновременновзревела сотня глоток, и он бросился обратно, чтобы быть рядом со своимкомандиром. Саша метнулась по пустым коридорам следом за ним, выскочила в зал…

Они плыли вдоль платформы, и Саша смотрела на просторныесемейные палатки и оборудованные под конторы вагоны, гоняющих в салки ребятишеки судачащих стариков, угрюмых мужчин, чистящих оружие…

А видела своего отца, стоящего во главе тонкой цепочки злыхи напуганных мужчин, пытающейся охватить и удержать необъятную, выкипающуютолпу. Она подбежала к отцу, прижалась к его спине. Он ошалело обернулся, стряхнулее и влепил затрещину подоспевшему адъютанту. Но что-то уже успело с нимпроизойти. Строй, замерший со вскинутыми автоматами в ожидании команды открытьогонь, получил отбой. Единственным выстрелом стал выстрел в воздух: ее отецначинал переговоры о мирной передаче станции революционерам.

Ее отец верил: человеку даются знаки.

Надо только уметь видеть и правильно читать их.

Нет, время замедлилось не только для того, чтобы позволитьей еще раз побывать в последнем дне детства. Вооруженных людей, поднимающихсянавстречу дрезине, она заметила раньше всех остальных. Видела, как обритыйнеуловимым перетекающим движением оказался за гашеткой, как началповорачиваться в сторону удивленных дозорных толстый вороненый ствол.

Раньше старика услышала шипящий приказ остановить дрезину. Ипоняла: здесь сейчас погибнет столько народа, что ей до конца жизни будетказаться, будто она дышит чужим воздухом. Но Саша еще могла помешать расправе,уберечь от чего-то невыразимо страшного и их, и себя, и еще одного человека.

Дозорные уже снимали автоматы с предохранителей, но возилисьс ними слишком долго, отставая от обритого на несколько ходов.

Она сделала первое, что пришло ей в голову.

Вскочила и приникла к его бугристой железной спине, обнявего сзади и сомкнув руки на неподвижной, будто не дышащей, груди. Он вздрогнул,как если бы она ужалила его плеткой, замешкался… Опешили и изготовившиеся кстрельбе автоматчики.

Старик понял ее без слов.

Дрезина рванулась с места, изрыгая черные горькие облака, истанция Автозаводская унеслась прочь. В прошлое.

* * *

До самой Павелецкой никто больше не обмолвился ни словом.Хантер высвободился из нежданных объятий, разжав руки девушки так, будто гнулмешавший ему дышать стальной обруч. Мимо единственного блокпоста проскочили наполной скорости, посланные с него веером пули впились в потолок над ихголовами. Бригадир успел выхватить свой пистолет и ответил тремя беззвучнымивспышками. Одного, кажется, свалил, остальные слились со стенами, вжались внеглубокие выступы тюбингов и так уцелели.

«Однако», — думал Гомер, посматривая на сникшую девчонку. Онпредполагал, что любовная линия завяжется вскоре после появления героини, новсе развивалось уж слишком стремительно. Быстрее, чем он поспевал не толькозаписывать, но и понимать.

Выехав на Павелецкую, встали.

Старику случалось уже бывать на этой станции, перенесшейсясюда из неких готических легенд. Вместо незамысловатых колонн, которые держали сводына всех окраинных новостройках московского метро, Павелецкая опиралась навереницу воздушных округлых арок, слишком высоких для обычных людей. Как частослучалось в таких легендах, Павелецкая была поражена необычным проклятием.Ровно в восемь вечера только что бурлившая станция вымирала, преображаясь всобственный призрак. Из всего ее деятельного и пройдошливого населения наплатформе оставались лишь несколько смельчаков. Все прочие — вместе со своимидетьми, со скарбом, с набитыми товаром баулами, со скамейками и лежанками —исчезали.