Забивались в убежище — чуть не километровой длины переход наКольцевую линию — и там тряслись всю долгую ночь, пока на поверхности уПавелецкого вокзала рыскали пробудившиеся от сна чудовищные создания. Знающиелюди говорили, что вокзал и прилегающие земли были их безраздельной вотчиной, идаже когда они дремали, туда не отваживались забредать никакие другие твари.Жители Павелецкой были перед ними беззащитны: заслоны, отсекавшие на другихстанциях эскалаторы, тут попросту отсутствовали, и выход на поверхность всегдаоставался открытым.

По Гомеру, трудно было найти менее подходящее место дляпривала и ночлега. Но Хантер считал иначе: достигнув дальнего конца зала,дрезина встала.

— До утра будем здесь. Располагайтесь, — стащив противогаз,он обвел рукой станцию.

И покинул их. Девчонка проводила его взглядом, потомсвернулась на жестком полу. Старик устроился поудобнее и прикрыл глаза, пробуязадремать. Тщетно: мысли о чуме, которой он обносит еще здоровые станции, сноваобступили его. Девушке тоже не спалось.

— Спасибо тебе. Я думала, ты такой же, как он, — подала онаголос.

— Не думаю, что есть еще такие люди, — откликнулся старик.

— Вы с ним друзья?

— Как рыба-прилипала с акулой, — невесело улыбнулся он,думая про себя, что так оно и есть: людей пожирает Хантер, но кровавые шматычеловечины перепадают и Гомеру.

— Как это? — Она приподнялась.

— Куда он, туда и я. Я думаю, что без него не обойдусь, аон… Может быть, он думает, что я его очищу. Хотя на самом деле никто не знает,что он думает.

— А почему ты без него не можешь? — девушка подсела поближек старику.

— Мне кажется, что пока я рядом с ним, вдохновение… меня неоставит… — попытался объяснить Гомер.

— Вдохновение — от слова «вдох», — сказала Александра, инеясно было, спрашивает она или утверждает. — Зачем тебе вдыхать такое? Что этотебе даст?

Гомер пожал плечами.

— Это не то, что вдыхаем мы. Это то, что вдыхают в нас, —ответил он.

— Я думаю, пока ты дышишь смертью, к твоим губам большеникто не прикоснется. Испугаются трупного запаха, — она что-то чертила пальцемна грязном полу.

— Когда видишь смерть, о многом задумываешься, — обронилГомер.

— Ты не имеешь права вызывать ее каждый раз, когда тебенужно подумать, — возразила она.

— Я не вызываю ее, я просто стою рядом, и потом, дело совсемне в смерти… Не только в ней, — сопротивлялся старик. — Я хотел, чтобы со мнойслучилась история, которая все переменит. Хотел, чтобы начался новый виток.Чтобы в моей жизни что-нибудь произошло. Чтобы меня встряхнуло… И в головепрочистилось.

— У тебя была плохая жизнь? — участливо спросила девушка.

— Скучная. Знаешь, когда один день похож на другой, онилетят так быстро, что кажется — последний из них уже совсем недалеко, —попытался объяснить Гомер. — Боишься ничего не успеть. И каждый из этих днейнаполнен тысячей мелких дел, выполнил одно, передохнул — пора браться задругое. Ни сил, ни времени на что-то действительно важное не остается. Думаешь —ничего, начну завтра. А завтра не наступает, всегда только одно бесконечноесегодня.

— Ты много станций видел? — она, кажется, совсем не следилаза тем, что ей рассказывал старик.

— Не знаю, — озадаченно ответил тот. — Наверное, все.

— А я — две, — вздохнула девушка. — Сначала мы с отцом жилина Автозаводской, потом нас выгнали на Коломенскую. Я всегда хотела еще хотя быодну увидеть. Здесь так странно, — она обвела глазами череду арок. — Как будтотысяча входов, и даже стен между ними нет. И вот все они открыты для меня, амне уже туда не хочется. И страшно.

— Так это был твой отец? Тот, второй… — Гомер замялся. — Егоубили?

Девчонка спряталась обратно в свою раковину и долго молчала,прежде чем отозваться.

— Да.

— Оставайся с нами, — набрался решимости старик. — Япоговорю с Хантером, думаю, он согласится. Скажу ему, что ты нужна мне, чтобы…— он развел руками, не зная, как объяснить девушке, что теперь вдохновлять егодолжна она.

— Скажи, что я нужна ему, — Саша надавила на последнееслово.

Спрыгнула на платформу и побрела прочь от дрезины, гладякаждую колонну, мимо которой проходила.

В ней совсем не было кокетства, она вообще не играла.Похоже, она пренебрегала не только огнестрельным оружием, но и обычным женскимарсеналом трогательных гримасок и милых ужимок, взмахов ресниц, способныхподнять ураган, и полуулыбок, ради которых можно пожертвовать собой или убитьдругого. Или просто еще не умела им пользоваться?

Так или иначе, арсенал этот ей был ни к чему. Одним прямымуколом глаз она заставила Хантера переменить свое решение, одним движениемнакинула на него сеть и удержала от убийства. Неужели пробила броню, попала вмягкое? Или понадобилась ему для чего-то? Скорее уж второе: даже предполагать,что у бригадира были уязвимые места, что его можно было не то что ранить, ахотя бы задеть, Гомеру было как-то странно.

* * *

Гомеру никак не спалось. Хоть он и сменил душный черныйпротивогаз на легкий походный респиратор, дыхание давалось ему все так жесложно, и тиски, сдавливающие его голову, не ослабли.

Все свои старые вещи Гомер бросил в туннеле. Куском серогомыла он отскоблил руки, смыл грязь зацветающей водой из канистры и добровольнорешил всегда теперь носить белый намордник. Что старик еще мог сделать, чтобыобезопасить тех, с кем находился рядом?

Ничего. Теперь уже совсем ничего, даже уйти в туннели исамому превратиться в кучу истлевшего брошенного тряпья не помогло бы. Нонынешняя близость к смерти внезапно вернула его на двадцать с лишним лет назад,во времена, когда он только что потерял всех, кого любил. И это придавало егопланам новый, подлинный смысл.

Будь на то воля Гомера, он воздвиг бы им настоящий памятник.Но хотя бы обычного надгробия они точно заслуживали. Рожденные с разрывом вдесятилетия, умершие в один день: его жена, его дети, родители.

И еще его одноклассники, и друзья по училищу. Любимыекиноактеры и музыканты. И просто все те люди, которые в тот день еще были наработе, или уже доехали домой, или застряли в пробках где-то на полпути.