В это время послышалась тихая музыка, если ее можно такназвать, потому что зазвучали только африканские барабаны; им вторил какой-тостранный печальный рожок. Его звук сначала мне понравился, но потом вызвалотвращение.

– Отпустите меня, Шарлотта, – взмолился я, а онапродолжала тянуть меня к скалам. – Будет лучше, если я отправлюсь спать.

– Да, сейчас ты отдохнешь.

– Тогда почему мы идем к скалам, дорогая? Вы хотитесбросить меня в море?

Шарлотта рассмеялась:

– Ты такой красавчик, несмотря на всю свою пристойностьи голландские манеры! – Она танцевала передо мной, двигаясь быстро играциозно на фоне темного блестящего моря, и ее волосы развевались на ветру.

Она была прекраснее даже, чем моя Дебора. Опустив взгляд, я,к своему удивлению, обнаружил, что в левой руке по-прежнему держу бокал.Шарлотта тут же наполнила его, а я, терзаемый жаждой, осушил содержимое залпом,как пьют эль.

Снова взяв меня под руку, она указала на крутую тропинку,проходившую в опасной близости от края пропасти, но я заметил в конце крышу,свет и, как мне показалось, выбеленную стену.

– Ты думаешь, я не благодарна тебе за все, что тырассказал? – прошептала она мне на ухо. – Напротив, очень благодарна.И жажду услышать новые подробности и о твоем отце-лекаре, и о других людях, чьиимена ты называл.

– Я могу поведать тебе многое, но не для того, чтобыполученными от меня сведениями ты воспользовалась во зло.

Нетвердо держась на ногах, я попытался разглядеть рабов,игравших на барабанах и рожке, – судя по звучанию инструментов, где-тосовсем рядом. Музыка эхом разносилась по скалам.

– О, значит, ты веришь в зло! – рассмеяласьШарлотта. – Ты веришь в ангелов и дьяволов и сам предпочел бы статьангелом, как ангел Михаил, который низверг дьявола в ад.

Обняв меня одной рукой, дабы уберечь от падения, она тесноприжалась ко мне грудью и нежной щекой коснулась плеча.

– Мне не нравится эта музыка, – сказал я. –Зачем они так играют?

– Потому что это доставляет им радость. Плантаторы вздешних местах совсем не заботятся о развлечении своих рабов. А стоило бы. Ониполучали бы гораздо больше. Впрочем, мы, кажется, опять вернулись кнаблюдениям. Идем же, впереди ждут несказанные удовольствия.

– Удовольствия? Но я не люблю удовольствия, –пробормотал я заплетающимся языком, чувствуя, как голова идет кругом. Музыкатем временем становилась все навязчивее.

– Ушам своим не верю! Как это ты не любишьудовольствия? – фыркнула Шарлотта. – Как можно их не любить?

Мы подошли к небольшому строению, и в ярком свете луны я увидел,что оно представляет собой в общем-то обычный дом с покатой крышей, толькопостроенный на самом краю скалы. Тот свет, что я заметил с тропы, шел изфасадных окон, которые, наверное, были открыты, но войти в дом можно былотолько через тяжелую, запертую на засов дверь.

Все еще смеясь над моими словами, Шарлотта его отодвинула,но я остановил ее:

– Что это? Тюрьма?

– Ты и так в тюрьме своего собственного тела, –ответила она и втолкнула меня внутрь.

Собрав все силы, я вознамерился выйти, но дверь захлопнуласьи кто-то запер ее снаружи. Услышав лязг задвигаемого на место засова, яогляделся в смятении и злобе.

Передо мной был просторный зал с огромной кроватью о четырехстолбиках, достойной английского короля, хотя она была убрана муслином, а небархатом и завешена сеткой, которую здесь используют от комаров. По обе стороныот кровати горели свечи. Выложенный плиткой пол был устлан коврами. Окна фасададействительно стояли распахнутыми настежь, и я вскоре понял почему: не пройдя идесяти шагов, я оказался у балюстрады, за которой простиралась пустота – там небыло ничего, кроме высокого обрыва над узким берегом моря.

– Не желаю проводить ночь здесь, – пробормоталя, – и, если мне не будет предоставлена кушетка, я отправлюсь пешком вгород.

– Объясни мне, как это возможно – не любитьудовольствия? – спросила Шарлотта, нежно подергивая меня за рукав. –Тебе ведь наверняка жарко в этих жалких одеждах. Неужели все голландцыодеваются так?

– Прикажите замолчать этим барабанам, – взмолилсяя, – их бой невыносим!

Звук словно проникал сквозь стены. Теперь он казалсямелодичнее, менее раздражающим, но все равно впивался в душу, словно крючками,и тянул за собой, против воли вовлекая в некий воображаемый танец.

Не помню, как я оказался на кровати рядом сШарлоттой, – почувствовал только, что она стягивает с меня рубашку. Настолике в нескольких футах от нас стоял серебряный поднос, а на нем – бутылки свином и тонкие бокалы. Шарлотта встала и направилась к столику. Налив полныйбокал бордо, она принесла его мне и сунула в руку. Я хотел швырнуть бокал напол, но она не позволила.

– Петир, выпей немного – только для того, чтобызаснуть. – Она смотрела мне прямо в глаза. – Ты волен уйти, когдапожелаешь.

– Ложь, – возразил я, чувствуя на себе чужие рукии чужие юбки у ног.

В комнате неизвестно как оказались две величественныемулатки, обе исключительно красивые и соблазнительные в своих отглаженных юбкахи кружевных блузках. Они бесшумно двигались в тумане, который, казалось, окуталвсе вокруг, – сначала взбивали подушки, расправляли сетку над кроватью, азатем принялись стягивать с меня одежду. Настоящие индейские принцессы стемными глазами, длинными пушистыми ресницами, смуглыми руками и полныминевинности улыбками.

– Шарлотта, я этого не потерплю, – попытался былопротестовать я, но она поднесла к моим губам бокал с вином, и, едва я выпил, уменя снова все поплыло перед глазами. – Шарлотта, зачем, зачем все это?

– Ты ведь не откажешься познать удовольствие, –прошептала она, ласково проводя рукой по моим волосам. – Я говорюсерьезно. Послушай, ты должен непременно испытать его и удостовериться, чтоможешь без него обойтись, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Нет, не понимаю. Я хочу уйти.

– Нет, Петир. Не сейчас, – сказала она так, словноразговаривала с ребенком.

Шарлотта опустилась на колени и посмотрела на меня снизувверх. Я увидел, как плотно сжаты в декольте ее груди, и мне захотелосьосвободить их.

– Выпей еще, Петир, – предложила она.