– Смерть моей матери. Если бы она ему позволила, он могбы погубить всех жителей Монклева. Невинные и виновные – все понесли бынаказание. Но мать не могла это допустить. Бросившись вниз с башни, она искалалишь собственного освобождения. Будь она посильнее…

– Но ты сильнее.

– Я не прибегаю к его способности разрушать. Для меняэтот дар – ничто.

– Вот тут ты поступаешь мудро, должен признать.

Я глубоко задумался над всем сказанным, пытаясь запечатлетьв памяти каждое слово, и, полагаю, мне это удалось. Наверное, она догадалась омоих намерениях, потому что печально заметила:

– Но как мне позволить тебе покинуть это место, когдатебе столько известно и о нем, и обо мне?

– Значит, ты предпочтешь убить меня? – спросил я.

Шарлотта заплакала, уткнувшись лицом в подушку.

– Останься со мной, – взмолилась она. – Моямать когда-то просила тебя о том же, но ты отказал ей. Останься со мной. Ямогла бы родить от тебя сильных детей.

– Я твой отец. Подобная просьба – просто безумие.

– Какое это имеет значение?! – возмутиласьона. – Вокруг нас нет ничего, кроме тьмы и тайны. Какое это имеетзначение?

Ее слова наполнили меня печалью.

Кажется, я тоже заплакал, но очень тихо. Я целовал ее щеки иутешал, пытаясь внушить то, во что мы уверовали в Таламаске: есть Бог или нетБога – мы должны быть честными людьми, мы должны жить как святые, потому чтотолько в этом качестве мы можем восторжествовать. Но, слушая меня, Шарлоттарыдала все сильнее.

– Вся твоя жизнь прошла впустую, – заявилаона. – Ты ее растратил зря. Отрекся от удовольствий неизвестно ради чего.

– Ты судишь поверхностно, – ответил я. – Моикниги, мое учение и были для меня удовольствием, равно как хирургия и наукабыли удовольствиями для моего отца, и эти удовольствия непреходящи. Я ненуждаюсь в радости плоти. Никогда не нуждался. Я не стремлюсь к богатству – ипотому свободен.

– Интересно, кому ты лжешь – мне или себе? Ты боишьсяплоти. Таламаска предложила тебе ту же безопасность, какой обладают монахи вмонастырях. Ты всегда делал только то, что безопасно…

– Неужели ты считаешь, что я был в безопасности, когдаотправился в Доннелейт или когда поехал в Монклев?

– Нет, это от тебя потребовало мужества, согласна. Какпотребовалось оно для того, чтобы приехать сюда. Но я говорю о другом – о том,что ты старательно оберегаешь от постороннего вмешательства, о глубинах твоейдуши, которая могла бы познать любовь и страсть, но отказалась из страха передними, из опасения сгореть в их пламени. Ты должен понимать, что грех, подобныйсовершенному нынешней ночью, может только сделать нас сильными, независимыми ибезразличными по отношению к другим, ибо наши тайны – это наши щиты.

– Но дорогая, – сказал я, – я не желаю бытьнезависимым и безразличным по отношению к другим. С меня хватит и того, что мнеприходится быть таким в городах, где ведьм отправляют на костер. Я хочу, чтобымоя душа существовала в гармонии с другими душами. А наш грех сделал менямонстром в собственных глазах.

– Ну и что теперь делать, Петир?

– Не знаю, – признался я. – Не знаю. Но всеравно ты моя дочь. Ты задумываешься над своими поступками, отдаю тебе должное.Ты размышляешь и все тщательно взвешиваешь. Но ты не страдаешь в должной мере!

– А почему я должна страдать? – Шарлоттарассмеялась. – Почему я должна страдать?! – закричала она, глядя мнепрямо в лицо.

Не в силах ответить на этот вопрос, испытывая смертельнуюмуку от чувства вины и от опьянения, я погрузился в глубокий сон.

Перед рассветом я очнулся.

Утреннее небо затянули огромные розоватые облака, до менядоносился чудесный рокот моря. Шарлотты нигде не было видно. Я обратилвнимание, что входная дверь закрыта, и знал наперед, не проверяя, что она запертаснаружи на засов. Что касается маленьких окон по обе стороны от меня, то в нихне протиснулся бы и ребенок. Сейчас эти окна прикрывали планчатые ставни,сквозь которые проникал поющий бриз, наполняя комнату свежим морским воздухом.

Как в тумане я следил за наступающим рассветом. Единственныммоим желанием в тот момент было оказаться дома, в Амстердаме, хотя я сознавал,что покрыл себя несмываемым позором. А когда я попытался подняться, не обращаявнимания на головокружение и тошноту, то в темном углу, слева от двери,разглядел неясную фигуру.

Я долго ее рассматривал, решая, не плод ли это моеговоображения, разыгравшегося после выпитого зелья, или, быть может, игра света итени. Но я ошибся. На меня действительно пристально смотрел высокийтемноволосый мужчина, и, как мне показалось, он явно хотел что-то сказать.

– Лэшер, – громко прошептал я.

– Какой же ты глупец, раз решился приехать сюда, –произнесло существо. Губы его при этом не шевелились, и голос не проникал мне вуши. – Какой же ты глупец, что еще раз пытаешься встать между мной иведьмой, которую я люблю.

– А что ты сотворил с моей драгоценной Деборой?

– Сам знаешь, хотя на самом деле не знаешь ничего.

Я рассмеялся.

– Следует ли считать за честь то, что ты позволяешь мнесудить об этом самому? – Я сел на кровати. – Покажись явственнее.

И прямо у меня на глазах фигура вдруг обрела плотность истала более явственной – наконец-то я смог разглядеть конкретные черты лица идругие детали. Тонкий нос, темные глаза, та же самая одежда, что была на неммного лет назад, в Шотландии, когда я на секунду увидел его: короткая кожанаякуртка, грубые штаны, домотканая рубаха с широкими рукавами.

По мере того как я все это рассматривал, нос его, казалось,вырисовывался все отчетливее, темные глаза становились ярче и живее, а кожа, изкоторой была сшита куртка, все больше походила на кожу.

– Кто ты, призрак? – спросил я. – Назови своеистинное имя – не то, каким наградила тебя моя Дебора.

Его лицо исказила страшная горькая гримаса, но нет – иллюзияначала таять, воздух наполнился плачем, ужасной беззвучной жалобой. И вдругфигура растворилась.

– Вернись, призрак! – закричал я. – Илилучше, если любишь Шарлотту, уходи прочь! Возвращайся в хаос, откуда ты пришел,и оставь мою Шарлотту в покое.

И я мог бы поклясться, что это существо снова заговорило,шепотом произнеся: