Она развернулась. И только это она и сказала мне за весь урок.

«И что?» – подумала я, пытаясь восстановить свой защитный барьер «мне все равно». Я очень давно перестала пытаться поддерживать дружбу. Мои нью-йоркские друзья сказали мне то же самое, что Энджи. Говорили мне сотню раз, пока один за другим не сдались. Моя лучшая подруга Микаэла продержалась дольше всех. Она подозревала, что летом что-то произошло, но я вообще отказывалась с ней говорить о чем-либо, боясь, что наружу выплеснется моя худшая история. Ко Дню благодарения она перестала мне звонить. Ее последнее сообщение пришло за неделю до рождественских каникул:

Пожалуйста, поговори со мной.

Я не ответила. Когда мы переехали в Индиану, мы купили новые телефонные номера, и я отдалилась от всех, кого раньше знала. Вычеркнула себя из их жизней.

Я и не думала, что мне будет так больно от того, что Энджи повернулась ко мне спиной.

Прозвенел звонок, и она поспешила прочь из класса, даже не взглянув на меня. Взяв свои вещи, я последовала за ней к ее шкафчику.

– Ты права, – сказала я. – Мне жаль. Правда. Ты была мне такой хорошей подругой, а я просто… забыла, каково это.

Она одарила меня странным взглядом, а затем повернулась к шкафчику, чтобы поменять учебники.

– У тебя не было друзей в Нью-Йорке? Мне трудно в это поверить.

– У меня были друзья, – ответила я. – А потом их не стало. И именно так все и было какое-то время. Пока не появилась ты.

Энджи захлопнула шкафчик и повернулась ко мне, прижимая тетрадь к груди.

– Почему так произошло?

Я не могла смотреть на нее.

– Просто так должно было быть.

Энджи вздохнула.

– Знаешь, если ты о чем-то хочешь поговорить… я здесь. Ладно? Когда тебе будет нужно. – Ее темные глаза встретились с моими. – Или… когда будешь готова.

Я хотела сказать ей, что мне не о чем говорить.

– Спасибо, Энджи, – шепотом вырвалось у меня.

Она быстро кивнула. Длинные черные кудряшки запрыгали.

– Здорово. А если мы уж разобрались со старым, можем перейти к новому делу? А именно, великому несвиданию с Айзеком Пирсом?

На моих губах без моего разрешения появилась легкая улыбка. Мы вместе с Энджи пошли дальше по коридору.

– Все прошло очень хорошо, – сказала я. – Айзек не такой, каким его считают другие. – Она многозначительно взглянула на меня, и я пихнула ее локтем. – Знаю, как это звучит, но я серьезно. Все вокруг рисуют его преступником или гениальным актером и все такое. Но в действительности он просто человек. Он действительно умен, и он может думать о разных вещах…

– Кажется, вы, ребята, отожгли. Почему ты тогда так грустно об этом говоришь?

– У нас все было хорошо, пока две куколки не увидели нас за кофе вместе. Я беспокоюсь, что одна из них Тесса Вэнс и что она все разболтает. Если мой папа узнает, он заставит меня уйти из пьесы.

– Похоже на беспокойство, имеющее причину, – ответила Энджи. – Но грустишь-то ты почему?..

– Я не могу объяснить это Айзеку. Он поймет, что я слышала сплетни о нем и Тессе. Хуже, он предложил подвезти меня домой. Когда мы доехали до моей улицы, я попросила его припарковаться за полквартала от моего настоящего дома, потому что не хотела, чтобы его увидела мама. И я знаю, что он понял: дом не тот. По неправильным причинам я заставляю его чувствовать себя дерьмом, но боюсь, что правда ранит его еще больше. Ведь мой папа запрещает мне видеться с ним где-то кроме пьесы.

Энджи открыла рот, чтобы сказать что-то, а затем пихнула меня и наклонилась.

– Тесса Вэнс стоит прямо там, – произнесла она сквозь зубы. – С рыже-каштановыми волосами.

Я проследила за ее взглядом до куколок, сгрудившихся вместе у питьевого фонтанчика, и сразу же узнала двух из них, которые видели нас в субботу.

– Черт, это она.

– И черт, они видят, что мы смотрим на них, – ответила Энджи.

Тесса одарила меня фальшивой улыбочкой и показушно зашепталась с друзьями. Они все повернулись взглянуть на меня широко распахнутыми глазами, полными удивления и презрения.

– И я попала, – заметила я.

– Давай, – Энджи взяла меня под руку и потянула вперед – Не оборачивайся.

– Я совсем попала. Мне плевать на то, что они думают, но если она расскажет своему папе…

– И что? – спросила Энджи. – Просто скажи своему папе, что она лживая маленькая стерва… – она повернулась и крикнула поверх плеча: – Которая лезет не в свое дело.

Мой смех превратился в стон.

– Что мне делать? Мне нужна эта пьеса.

– Нужна тебе?

– Я просто… привыкла к ней. К режиссеру и актерам.

– И Айзеку.

– Да ладно! Но он уезжает из Хармони через несколько месяцев, так что мы просто друзья. Мы можем быть только друзьями.

Энджи закатила глаза:

– Знаменитые последние слова.

* * *

На протяжении дня я все больше уверялась в том, что Тесса донесет на меня. Глупая паранойя сама себя подпитывала, усиленная страхом, что папа заставит меня уйти из пьесы. Я рассказала Энджи правду. Мне нужна эта пьеса. Я все еще не нашла то, что искала в Офелии, но это точно там было, где-то на горизонте, словно намек на рассвет нового дня. Солнце оптимизма, восстающее над моей вечной тьмой.

А что насчет Айзека? Ему может помешать игра с новой Офелией. Я не хотела нести ответственность за нарушение его «потока» или как там он называет этот процесс. Агенты по поиску талантов приедут посмотреть на него. Переживаний ему и так хватает. Ему в последнюю очередь нужны смехотворные предубеждения моего отца.

Когда прозвенел звонок, я забрала домашнее задание из шкафчика и захлопнула его. Я отпрыгнула, вскрикнув, когда увидела Джастина Бейкера, лениво облокотившегося на шкафчик.

– Привет, – сказал он. – Не видел тебя в субботу, но ты сегодня вечером придешь на репетицию?

– Да, конечно, – ответила я.

«Как только оправлюсь от мини-инфаркта, только что устроенного тобой».

– Здорово, – он взглянул на коридор, кишащий учениками, бродящими туда-сюда. Ленивый принц, оглядывающий свое королевство.

– Послушай, через несколько недель устраивают танцы. Весенний бал.

– Ага, – медленно произнесла я. – Слышала об этом.

– Здорово, – снова повторил Джастин. – Как думаешь, Мартин отпустит нас с репетиций на один вечер?

– Я… я не знаю.

Я ступила назад. Посмотрела на красивое лицо Джастина. Светлые волосы, голубые глаза, легкая улыбка. В нем не было ничего угрожающего, но и в Ксавьере не было ничего угрожающего.