Именно это изречение и было написано на синих столбах и на синих воротах Белого города.

Свобода цены не имеет.

Люк тщательно перенес изречение на маленький планшетик, напоминающий тонюсенькое, гибкое стекло. После еще раз всмотрелся в знаки, пытаясь их запомнить.

Свобода цены не имеет.

Это значит, что свобода бесценна.

Для жителей и роботов Белого города и Бен-А-Эльси самым дорогим являлась их свобода.

Так странно…

Для Всадников пустыни, например, самым драгоценным являлся источник Живого металла, которым они владели. А драконы были всего лишь боевыми машинами, помогающими охранять этот источник и выживать. Боевыми машинами и членами семьи.

Драконы все-таки были слугами семьи, потому что они были способны на добрые отношения к людям.

Выходит, что такими драконов сделали в Белом городе? Это было задумано?

Кем?

Загадочным Тамагури-Таганом, правителем этих городов.

Это он создал удивительный кодекс свободы, единственный свод законов, который признавали в городах. Кодекс свободы содержал в себе права и обязанности всех: и людей, и роботов. Люди и роботы были равны в правах и обязанностях.

Они существовали вместе – люди и роботы. И они не воевали.

5

Люк так устал, что глаза слипались сами собой. Он закрыл просмотренный файл, прошелся по серверной, потянулся. Информация была интересной, и это было только начало.

Что случилось с двумя свободными городами? И как так вышло, что роботы стали врагами людей?

Множество файлов хранилось на Девятом сервере. Множество древних секретов, которые помогут справиться с надвигающейся – вернее, уже надвинувшейся! – Железной войной.

Но сначала надо поспать. Просто поспать, ни о чем не думая.

На дворе стоял ясный и теплый день – здесь, под куполом Белого города, не дули холодные ветры и не лился бесконечный ледяной дождь. Здесь было тепло, уютно и безопасно.

Поэтому Люк устроился на кресле, закрыл глаза и уснул.

Ему снилась Мэй, и душа его наполнилась горьким чувством совершенной ошибки. Только вот в своем сне Люк никак не мог понять, что же он сделал не так.

1

Далекий океан казался бесконечной, непреодолимой дорогой. А жаркая пустыня – капканом, западней, поймавшей в свои сети. Светило превратилось в безжалостный костер, в огненную печь, уничтожающую все живое. И в ярких, беспощадных лучах песок сверкал, точно множество крохотных, неуловимых искр.

Песок искрился. Светило сияло. Далекое небо утратило свой цвет и стало белым раскаленным куполом.

Черная чешуя Тхана тоже раскалилась, и лишь глубокое седло оставалось более-менее приемлемым пристанищем, но и оно не укрывало от пустынного жара.

– Тханчик, миленький, ну открой глаза, – слабым голосом ныла Тигаки и гладила громадную машину по горячей чешуе. – Посмотри на нас. Мы же умрем тут в пустыне, Тханчик…

Мэй слушала это нытье, монотонное и до ужаса надоедливое, и молчала.

Говорить не хотелось, да и не было сил. Язык стал громадным и шершавым от жажды и прилип к зубам. Просто застрял во рту и не двигался, словно не желая тратить последние остатки драгоценной влаги.

Мэй сидела в седле, рядом с Тигаки и, закрыв глаза, снова и снова прокручивала в голове сцены недавнего боя. Люк атаковал их и чуть не убил.

Его Енси – его клятый паршивец Енси! – ударил крылом по сфере, а потом выпустил струю огня, желая их сжечь. И Люк видел, кто сидит в сфере, очень хорошо видел. Он опустился чуть ли не к самым прозрачным стенкам шара, и Мэй смогла рассмотреть его бешеные черные глаза. Люк глянул прямо на нее, и столько злости, столько готовности убивать было в его жутком взоре, что на миг показалось, будто это кто-то другой сидит верхом на Енси.

Кто-то другой, до ужаса похожий на Люка.

Ее Люк изменился, превратился в бездушного робота. Во Всадника, желающего убивать.

Что с ним случилось? А вдруг это уже не Люк, а биоробот, очень похожий на человека?

Роботы тем и отличаются от людей, что умеют убивать без сожаления, и совесть их не мучит, и любить они не умеют.

Роботы не умеют любить, и Люк превратился в робота и теперь уже не любит Мэй. И может ее убить, даже не дрогнув. Не остановившись, не ужаснувшись, не подумав и не пожалев.

Мэй крепче сомкнула глаза, пытаясь удержать слезы. Последнюю влагу, оставшуюся в ее организме.

Они застряли в пустыне, они сидят тут уже второй день. День, ночь и еще один день под беспощадным, убивающим все живое Светилом. На умирающем Тхане, на раскаленном желтом песке, сверкающем крошечными искрами.

И нет сил даже пошевелиться, чтобы что-то исправить.

Тхан смог уйти от преследования, но это стоило ему последних сил. Он улетел вглубь Камлюков, и океан остался где-то вдалеке, за тяжелым жарким маревом, за белым пылающим небом, за невидимыми горами и бескрайними барханами. Океан и долгожданный остров остались позади.

Обессиленный Тхан свалился в песок и остался лежать там, закрыв глаза, крепко сомкнув пасть и выключив все системы общения.

Мэй, Тигаки и новый знакомый Роган покинули сферу, которая под жарким солнцем превратилась в раскаленную сковородку, и теперь девочки сидели на спине громадного, черного и – судя по всему – мертвого дракона.

Облак и Хмус пропали, сгинули во время жаркой битвы, и эта потеря жгла сердце не меньше, чем предательство Люка. Лучше бы Мэй оставила Облака на острове. Сейчас бы у ее родных был дракончик, надежный помощник и защитник. А теперь Облака нет, и новорожденного Хмуса тоже нет.

И все из-за этого Люка! Из-за паршивца Люка!

– Тханчик, ты должен нас услышать, – продолжала ныть Тигаки.

Но ответа не было. Потому что все умирают: и люди, и роботы.

А без любви какой смысл жить?

Временами Мэй проваливалась в дремоту, и тогда ей снился Люк. Снились полеты под облаками, и Мэй ощущала тепло крепких ладоней любимого парня, чувствовала его дыхание около макушки, и родной голос управлял драконом, так просто и так радостно.

«Вперед, Енси!» – говорил Люк.

Мэй улыбалась и выныривала из радостных сновидений в жаркую реальность.

В реальности была пустыня. Только пустыня, и это казалось так правильно, так естественно и так верно. Жизнь без Люка будет пустыней. Жаркой, убивающей пустыней…