– Эй, – пальцы Бишопа сомкнулись на моем запястье. – Прекращай. Не бери на себя чужие проступки, твоей вины в них нет.

– Я должна была разглядеть его раньше.

– Иногда больше видится на расстоянии, а вблизи мы будто слепнем.

Я подняла голову и заглянула Бишопу в глаза. В его взгляде читалось много невысказанного, чему лучше таковым и оставаться, раз я теперь отчитываюсь перед целой командой врачей, опекающих хоккеистов новой сборной. Но игнорировать явное взаимное влечение не получалось. Я честно старалась сдерживаться по многим причинам, одна из которых только что вымелась из пентхауса, плюс Бишоп, как игрок НХЛ, неизбежно привлечет к себе пристальное внимание прессы, как только вернется на лед, и я бы не хотела ненароком попасть на радар… На столе зажужжал мобильный, и мы с Бишопом чуть вздрогнули. На экране высветилось имя Патти. Хочет узнать, как прошла встреча с Джоуи.

– Ну что, поработать над тобой? – я неопределенно показала куда-то на круглившийся пах Бишопа.

– Да, только сегодня помягче. Поприкалывался я от души, но теперь мне здорово больно.

– Надо думать…

– Но оно того стоило. Ох, видела бы ты его физиономию! Он готов был меня на куски порвать.

Следующие сорок пять минут я вовсю трогала и мяла Бишопа. Учитывая, как он стонал и ругался, разыгранный спектакль едва затормозил на грани фола. Я ожидала, что Бишоп сразу же и уйдет к себе, но он вдруг достал тарелки и разложил себе и мне остывшую пиццу. Половина пиццы была как я люблю, а другая – с мясом, но без оливок и ананаса. Бишоп скрутил крышки с двух бутылок пива, которые тоже принес с собой. Я отчего-то очень хотела пить, поэтому залпом выпила первую и взялась за вторую.

Бишоп растянулся на моем диване, завладев пультом от телевизора, и переключал каналы, пока не нашел «Спортснет». Выковыряв оливку из своей половины пиццы, он бросил плод мне на тарелку:

– Держи свое извращение.

– Ничего подобного, вкуснятина! – я откусила пиццу и застонала от удовольствия. Даже остывшая, пицца осталась аппетитной, а я с обеда ничего не ела. Прикрыв рот рукой, я заметила, жуя: – А у тебя скучнее некуда.

– Три вида мяса? Ничего себе скучная!

– Не-ет, в ней отсутствует дух приключений.

– Куски фруктов на пицце – это, Стиви, не приключение, а фигня какая-то.

– Помидоры, между прочим, вообще ягоды, однако они размазаны по всей основе, – нашлась я.

– Да, но помидоры не сладкие и продаются в овощном отделе, это не одно и то же. Будешь ты, например, крошить на пиццу персики? Не будешь. Так и нечего ананасы на ней раскладывать, особенно вперемешку с такой гадостью, как зеленые оливки.

– Давай-давай, Шиппи, не стесняйся, расскажи о своих чувствах.

– Не называй меня так.

– Как тебя нельзя называть, Шиппи?

Бишоп приподнял уголок рта и нехорошо на меня поглядел:

– Прекрати.

– Или что?

– Размажу твою пиццу тебе по лицу.

– Только попробуй, и завтра на физиотерапии ты об этом горько пожалеешь!

– А что ты сделаешь? Натянешь стринги и начнешь танцевать вокруг моей ноги, как у шеста?

– Ну и фантазия у тебя, Шиппи!

Бишоп потянулся к моей пицце, но травма паха не у меня, и я проворно соскочила с дивана.

– Фу, какой ты тормоз, Шиппи. Надо работать над реакцией.

– Я ненавижу это прозвище – ты даже не представляешь как.

– Ладно, не буду… если попробуешь мою пиццу.

– Ни за что!

Я беззаботно повела плечом:

– Будь по-твоему, Шиппи.

Кличка оказалась прилипчивой и грозила пристать к языку. Прозвище действительно гадкое[3] и совершенно ему не подходит – должно быть, поэтому я так и завелась. Забавляясь его раздражением, я уселась на другой конец дивана, объедаясь пиццей и довольно похрюкивая.

– Серьезно? – Бишоп изогнул бровь.

– Что не так, Шиппи?

– Помимо того, что ты назвала меня Шиппи сто раз за две минуты, ты будто кончаешь от своей пиццы.

– Так она же просто наслаждение! Один укус, и я больше в жизни не назову тебя Шиппи! – и я подалась ближе.

– Ну, блин, ладно, договорились. Один раз откушу, и никаких больше «Шиппи».

– Погоди, еще втянешься! Будешь каждый день втихаря заказывать.

Бишоп вытянулся на диване, широко расставив ноги и выставив синяки. Я пододвинулась ближе, коснувшись коленями его бедра, и поднесла треугольный ломоть пиццы ему под нос.

Бишоп сжал губы и отвернулся, как ребенок, не желающий есть свой обед.

– Если мне не понравится, я выплюну.

– Еще чего! Не маленький, проглотишь! – Нарушая границы его личного пространства, я нагнулась ниже, совсем как Бишоп ко мне, когда желал смутить Джоуи.

– Фу, ну и запах! Сто процентов мне не понравится вкус.

– Если женщина может проглотить сперму, ты уж как-нибудь проглотишь кусочек пиццы!

Бишоп выпучил глаза:

– То есть ты, так надо понимать, глотаешь?

– А зачем это дважды брать на язык? Рецепторы соленого находятся ближе к кончику языка. Если я уже глубоко взяла, разумнее проглотить, чем прогонять противную скользкую дрянь по вкусовым сосочкам, напробовавшись и горького, и кислого, и соленого!

На секунду у Бишопа даже рот приоткрылся, но тут же со стуком захлопнулся. На щеках дернулись желваки, а глаза потемнели.

– Твой бывший реально кретин! Изменять женщине, которая охотно глотает?!

– Это я кретинка, что потратила на него целый год! – я потыкала Бишопу в губы кончиком пиццы. – Давай кусай как следует, чтобы прочувствовать сразу и оливку, и ананас!

– Если меня на тебя стошнит, извиняться не стану!

– Перестань быть таким нюней и кусай!

– Ну и пожалуйста! – Бишоп кусанул чуть не до корки, едва не отхватив мне палец.

Выражение лица у него было просто бесценным – я пожалела, что телефон далеко, иначе обязательно сделала бы снимок и поставила аватаркой на его номер. Бишоп издал звук как кот, который вот-вот срыгнет комок шерсти.

– Глотай, Шиппи!

Он прищурился и зажевал энергичнее. По горлу прокатился кадык, и Бишоп потянулся мимо меня за пивом, прикончив то, что оставалось в бутылке.

– Гадость!

– Горячая она вкуснее.

– Я скорее вылижу немытую вагину, чем еще хоть раз возьму в рот такое отвратительное сочетание! – Он запихал чуть не весь остаток своей заурядной (мясо да сыр) пиццы в рот, чтобы избавиться от оливково-ананасового привкуса, который ему так не понравился.