– Мною мужчины завсегдаинтересуются, – скромно начала Глашка свой рассказ. – А тута я втомлении была. На Маслену короста у меня всю харю обметала – жуть в зеркалоглянуть. Хожу-хожу, никто ни в какую, хочь бы даже и за пятиалтынный. А эта-тоголодная, – она кивнула на занавеску, из-за которой слышалось сонноепосапывание. – Прямо беда. И тут подходит один, вежливый такой…

– Вот-вот, и ко мне так жеподкатился, – встряла Инеска, ревнуя. – И, примечай, тоже морда уменя вся была поцарапанная-побитая. С Аделаидкой, сучкой, подралась. Никто неподходил, сколько ни зови, а этот сам подкатился. «Не грусти, грит, сейчас тебяпорадую». Только я не то что Глашка, не пошла с ним, потому…

– Слыхал уже, – оборвал ееЭрастик. – Ты его толком и не видала. Помолчи. Дай Глафире.

Та гордо на Инеску зыркнула, а Инеске совсемхудо сделалось. Сама ведь, сама привела, дура.

– И мне он тоже: «Чего нос повесила?Пойдем к тебе, говорит. Обрадовать тебя хочу». А я и то рада. Думаю, рублевикполучу, а то и два. Куплю Матрешке хлебца, пирогов. Ага, купила… Дохтуру потомеще пятерик платила, чтоб шею заштопал.

Она показала на горло, а там, под пудрой,багровая полоска – ровная и узкая, в ниточку.

– Ты по порядку рассказывай, – велелЭрастушка.

– Ну что, заходим сюда. Он меня накровать посадил, вот эту вот, одной рукой за плечо взял, другую за спинойдержит. И говорит – голос у него мягкий, будто у бабы – ты, говорит, думаешь,что ты некрасивая? Я возьми и брякни: «Да я-то что, рожа заживет. Вот дочка уменя на всю жизню уродина». Он говорит, какая такая дочка. Да вон, говорю,полюбуйтеся на мое сокровище. Занавеску-то и отдернула. Он как Матрешку увидал– а она тож спала, сон у ней крепкий, ко всему привычная, – и аж затряссявесь. Я, говорит, ее сейчас такой раскрасавицей сделаю. И тебе будетоблегчение. Я пригляделась, гляжу, у него в кулаке-то, что за спиной,высверкивает что-то. Матушки-светы, ножик! Узкий такой, короткий.

– Скальпель? – сказал Эрастикнепонятное слово.

– А?

Он рукой махнул – давай, мол, дальше.

– Я его ка-ак пихну, да как заору:«Спасите! Режут!» Он на меня глянул, а морда страшная, вся перекореженная.«Тихо, дура! Счастья своего не понимаешь!» И как вжикнет! Я шарахнулась, но всеравно по шее пришлось. Ну, тут уж я так завопила, что Матрешка, и тапроснулась. И тоже давай выть, а голосок у ней что у мартовской кошки. Ну,энтот повернулся и дунул. Вот и вся приключения. Сберегла Матушка-Заступница.

Глашка лоб перекрестила и прямо сразу, ещеруки не опустив:

– А вы, сударь, для дела интересуетесьили так, вобче?

И глазом, змея, поигрывает.

Но Эрастик ей строго так:

– Опиши мне его, Глафира. Ну, какой онсобой, человек этот.

– Обыкновенный. Ростом повыше меня,пониже вас. Вот досюдова вам будет.

И по скуле Эрастушке пальцем провела, медленнотак. Есть же бесстыжие!

– Лицо тоже обыкновенное. Гладкое, без усов-бороды.А еще я не знаю чего. Покажете мне его – враз признаю.

– Покажем, покажем, – пробормоталлюбушка, морща чистый лоб и что-то прикидывая. – Значит, хотел он тебеоблегчение сделать?

– Я бы ему, вражине, за такое облегчениекишки голыми руками размотала, – спокойно, убедительно сказалаГлашка. – Господу, чай, и уродины нужны. Пущай живет Матрешка моя, неевоная печаль.

– А по разговору он кто, барин или изпростых? Как одет-то был?

– По одеже не поймешь. Может, изприказчиков, а может, и чиновник. Только говорил по-барски. И слова не всепонятные. Я одно запомнила. Как на Матрешку глянул, сам себе говорит: «это нелишай, это редкий невус-матевус». Невус-матевус, вот как Матрешку мою обозвал,я запомнила.

– Невус матернус, – поправилЭрастик. – Это на дохтурском языке «пятно родимое.»

Все-то знает, светлая головушка.

– Эрастик, пойдем, а? – Инескатронула ненаглядного за рукав. – Коньячок заждался.

– А чего ходить, – вдруг пропеланаглая курва Глашка. – Коли уж пришли. Коньячок и у меня для дорогого гостяотыщется, шустовский, на светлую Пасху берегла. Как звать-то вас, кавалерпригожий?

* * *

Масахиро Сибата сидел у себя в комнате, жегароматические палочки и читал сутры в память о безвременно оставившем сей мирслужилом человеке Анисии Тюльпанове, его сестре Соньке-сан и горничной Палашке,горевать по которой японский подданный имел свои особенные основания.

Комнату Маса обустроил сам, потратив немаловремени и денег. Соломенные татами, которыми был застлан пол, привезли напароходе из самой Японии. Зато комната сразу стала золотистая, солнечная, иземля весело пружинила под ногами, не то что топать по холодному, мертвомупаркету из глупого дуба. Мебели здесь не было вовсе, зато к одной стенепристроился поместительный шкаф с раздвижной дверцей – там хранились одеяла иподушки, а также весь Масин гардероб: хлопчатый халат-юката, широкие белыештаны и такая же куртка для рэнсю, два костюма-тройки, зимний и летний, а такжекрасивая зеленая ливрея, которую японец особенно уважал и надевал только поторжественным случаям. На стенах радовали глаз цветные литографии, изображавшиецаря Александра и императора Муцухито. А в углу, над полкой-алтарем, виселсвиток с древним мудрым изречением: «Живи правильно и ни о чем не сожалей».Сегодня на алтаре стоял фотографический снимок – Маса и Анисий Тюльпанов вЗоологическом саду. Прошлым летом снято. Маса в летнем песочном костюме икотелке, серьезный, у Анисия рот до ушей и из-под фуражки уши торчат, а сзадислон, и уши у него такие же, только намного больше.

От горестных мыслей о тщетности поисковгармонии и непрочности мира Масу отвлек телефонный звонок.

Фандоринский лакей прошел в прихожую черезпустые, темные комнаты – господин где-то в городе, ищет убийцу, чтобыотомстить, госпожа ушла в церковь и вернется нескоро, потому что нынче ночьюглавный русский праздник Пасуха.

– Аро, – сказал в круглый раструбМаса. – Это нумер гаспадзина Фандорина. Кто говорит?

– Господин Фандорин, это вы? –донесся металлический, искаженный электрическими завываниями голос. –Эраст Петрович?

– Нет, гаспадзин Фандорин нету, –громко проговорил Маса, чтобы перекричать завывание. В газете писали, чтопоявились аппараты новой усовершенствованной системы, передающие речь «безмалейших потерь, замечательно громко и ясно». Надо бы купить. – Поззедзвоните падзяруста. Передати сьто?