– Как же так, коллеги? – гудел он натужливым басом, каким говорят девиантные подростки и влиятельные коммунисты. – Я не понимаю, на каком основании? Лечение было прописано согласно диагнозу, взгляните в медицинскую карту…

– Непременно взглянем, – успокоил его Леонард, щелкнул пальцами, и желтоватая растрепанная тетрадь оказалась у него в руках, поднесенная расторопной Дианой. При этом Лекарев побледнел ужасно: похоже, любого он мог ожидать, только не явления злополучной карты.

– Но как? – пробормотал он, едва обретя дар речи.

– Что? – Леонард поднял вверх левую бровь. – Вы небось думали, что карты нет уже на свете, уничтожена согласно инструкции. А известна ли вам старая пословица: «Улики не горят»?

– И не тонут, – неожиданно для себя самого вдруг вставил Суббота, поймав на себе одобрительный взгляд Леонарда.

– Именно, именно, – закивал тот, – очень точное замечание. Не горят, не тонут и не растворяются в серной кислоте. Ну, тэк-с, поглядим, что тут у нас.

Он раскрыл карту и с интересом в нее углубился: шуршал страницами, мекал, крякал, возвращался к началу, комментировал.

– Анализы… анализы… опять анализы… – оглушительно бормотал Леонард. – Многовато, конечно, ну, да что ж, каждый анализ денег стоит, а ведь клинике надо как-то выживать или нет, я вас спрашиваю? Вот еще анализы, еще… Ага, а вот и процедуры пошли… Гм-гм, весьма дорогостоящие, да уж… Но где же взять пациенту денег на лечение, я к вам обращаюсь, господа? Где взять – если он не олигарх и не сосет людскую кровь через заморские офшоры… Возможно, продать что-нибудь ненужное? Например, квартиру. Неплохая идея, да, неплохая… Все-таки что дороже – жизнь или квартира? Смешной вопрос, конечно, жизнь. Вот и наш пациент так полагал… Снова анализы, процедуры, анализы… А вот, кстати, и сбор денег на лечение в Интернете, зачем же сообществу оставаться в стороне, пусть раскошеливается… Далее опять анализы, процедуры, поддерживающая терапия… и блистательное завершение лечения – смерть!

Леонард шумно захлопнул карту, отбросил ее прочь и иронически поглядел на врача. Во взгляде этом не было осуждения, но врач сидел невыносимо бледный. Если бы поставить сейчас рядом его пациента, неизвестно, кто смотрелся бы большим покойником.

– Поздравляю вас, любезный, чистая… э-м-м… профессиональная работа, – одобрительно промычал Леонард, кивая подсудимому. – Высокий класс, да, примите мои поздравления… Однако позвольте спросить, скольких пациентов вы так уговорили?

Лекарев сидел молча, уставившись в пол, потом поднял мученические глаза на князя.

– Это ошибка, – сказал он горестно, – ужасная, нечеловеческая.

– Согласен, случай из рук вон, – закивал распорядитель, – но точно ли ошибка?

– Да, да, – в глазах врача зажглась отчаянная надежда. – Ошибка, клянусь вам всеми богами.

– Вот тут позвольте вам не поверить, – Леонард скроил физиономию. – Врачебная ошибка – дать вместо слабительного цианистого калия. Это да, это ошибка. А вот когда больному ставят черт-те какой диагноз с большим количеством анализов, процедур и, что греха таить, денег, вот тут об ошибке едва ли можно говорить, да, едва ли. И, кстати, по нашим сведениям, это – не единственный случай. Да, далеко не единственный.

Тут доктор взбунтовался. Он завизжал (куда девался весь бас?), стал брыкаться и выламывать руки из наручей.

– Вы не смеете! – визжал он. – Не признаю этого судилища! Все это ложь, наветы моих врагов! Требую освободить меня, тут же и немедленно!

Князь брезгливо поморщился, визг резал ему уши. Но Леонарда, казалось, вся эта история только забавляла.

– Уверяю вас, любезный, у нас прекрасный слух, – воскликнул он. – И мы непременно вас освободим, если на то будет воля и разрешение господ присяжных.

– Каких еще господ?! – надсаживался доктор. – Не знаю никаких присяжных! Жалкие ничтожные люди, они не имеют права судить меня!

– А вот это вы зря сказали, – внезапно заметил хилиарх. – Все наши присяжные – люди чрезвычайно памятливые, если не выразиться сильнее. Честное слово, такое поведение вашей участи не облегчит.

Судя по мрачному молчанию, а затем и гневному гулу из зала, говорил он правду.

– Желаете ли вы сказать последнее слово? – осведомился князь у подсудимого.

– Я вас презираю! – выкрикнул тот в ответ.

– Мир состоит из людей, – глухо сказал князь. – Умер человек – вселенная стала меньше. Придвинулись ее края, видно, как, оборванные, неровные, полощутся, хлопают они на космическом ветру. А из-за них, черная, глухая, выглядывает бездна, ползет, надвигается с ножом к горлу…

Князь кивнул Леонарду, тот обернулся, посмотрел в зал. Десятки глаз – мрачных, злых, оскорбленных – уставились на него.

– Прошу, господа присяжные, поднять руки тех, кто считает господина Лекарева виновным.

И опять, как в прошлый раз, в едином порыве поднялись почти все руки – только теперь порыв этот был обвинительный, осуждающий. Двое в черном вынули Лекарева из стула, но не повели никуда, а держали крепко, так, что он не мог пошевелиться.

– Что… что вы будете со мной делать? – задыхаясь от волнения, заговорил он. Голос его давно уже не был басовитым, был скрипучим, визгливым, словно истершимся.

Отвечал ему лично князь:

– Хоть вы не признаете нашего суда, но другими, куда более влиятельными инстанциями он признан единственным и окончательным. Суд этот правый и справедливый, а приговор его неотменим. И если уж речь зашла о преступнике и жертве, то справедливо, чтобы сама жертва и исполнила приговор.

Лекарев изумился.

– Как… какая жертва?.. – Он облизывал пересохшие губы, бегал испуганно глазами по лицам, не понимал. – Откуда жертва… она же… она…

– На том свете, хотите вы сказать? – любезно осведомился князь. – Верно, не буду спорить. Скажу лишь, что для вашего удовольствия готовы мы пойти на некоторые… м-м… скажем так, нарушения законов природы и профессиональной этики.

Князь щелкнул пальцами, Леонард на сцене поднял руку, и свет в зале стал понемногу гаснуть. Теперь сюда глядели два синих, мертвенных прожектора, они бесстыдно выкусили из темноты холодные фигуры черных и стылое от ужаса лицо доктора. Спустя секунду откуда-то снизу поднялся тяжелый гул, пол завибрировал и заходил ходуном, зашлепали куски сохлой штукатурки, падая с вызолоченных стен. Стон ужаса пронесся среди гостей, дамы прижались к кавалерам, которые и сами сидели ни живые ни мертвые.

Суббота, не помня себя, вцепился в руку Дианы. Та ответила ему теплым успокаивающим пожатием.

Между тем гул нарастал, вибрация все усиливалась, и когда казалось уже, что барабанные перепонки сейчас лопнут, вдруг раздался ужасный треск. Сцена расселась напополам. Из расщелины, глубокой, словно пропасть, поднялась чернота, объяла доктора, вошла ему в рот, уши и глазницы. Стражи, бывшие рядом, отпустили его и попятились прочь, растворились. Приговоренный же продолжал стоять, раскрыв глаза и растопырив руки, он словно окаменел, черный дым не давал ему двинуться с места.