Он укачивал ее и так крепко прижимал к себе, что слезы намочили ему рубашку.

Лишь немного овладев собой, она подняла голову и обхватила его щеки ладонями. Увидела, как покраснели у него глаза, и ей стало еще больнее.

Она во всем виновата!

— Ах, Яннис! — задыхаясь, проговорила она. — Я думала, что опоздала.

— Нет. Я бежал.

— Бежал?!

— Я подумал, что потерял тебя навсегда. Мне нужно было… что-то сделать. Слуги заметили тебя и отправились меня искать. Я прибежал к тебе, как только смог.

— Мне так жаль! Я ведь бросила тебя. Да! Я в самом деле думала, что ты больше меня не любишь, и это было невыносимо.

— Тише, — прошептал он, снова прижимая ее к себе и целуя ее в макушку. — Все хорошо, д/уко той. Все хорошо.

— Нет, нехорошо. Мне нужно объяснить… Помнишь, ты говорил, что в нас ударила непреодолимая сила и оторвала меня от тебя? Что ж, так и мне казалось, но все было похоже на то, будто ты уходишь, удаляешься от меня, и, как бы я ни тянулась к тебе, я не могла дотянуться, дотронуться до тебя.

Он крепче обнял ее:

— Все хорошо, glyko mou. Я понимаю.

— Ты всегда меня понимал. — Она зажмурилась, чтобы снова не заплакать. — Не могу передать, как мне жаль, что я перестала понимать тебя и отталкивала тебя. Весь мир… все вокруг было во мраке, а когда я выбралась, все изменилось, как будто из мира ушел свет. И я… решила, что ненавижу тебя.

Она почувствовала, как он вздрогнул.

Подняв на него глаза, она погладила его пальцами по щеке:

— Да. Я ненавидела тебя за то, что ты не хотел заниматься со мной любовью. Я ненавидела тебя за то, что тебе нужно было работать. Я ненавидела тебя за то, что ты не хотел, чтобы я работала. Я ненавидела тебя за то, что ты меня контролировал, а потом возненавидела тебя за то, что ты уделял внимание другим. Я так злилась и была так окутана своими страхами и болью, что не понимала, что тебе тоже страшно.

— Все мои страхи были связаны с нами, и теперь я понимаю, что лишь сделал все еще хуже для нас обоих.

— Виноваты мы оба.

— Да. И вот почему теперь я думаю, ты правильно сделала, что ушла.

— Как? — Она высвободилась, выпрямилась и посмотрела на него в упор, изумляясь его словам.

— Здесь ты не могла бы исцелиться, — просто ответил он. — А тебе нужно было исцелиться. И ты не могла исцелиться здесь со мной… Ты плакала во сне почти каждую ночь.

— Правда? — теперь изумилась Керен.

Лицо у него дернулось, и он хрипло ответил:

— Я гладил тебя по голове и утешал… только ночью я осмеливался прикасаться к тебе. Потом, утром, ты просыпалась, и я понимал, что ты ничего не помнишь, но я не смел заговаривать с тобой об этом. Не смел… Но если бы я не вызвал твою ненависть тем, что вел себя как жалкий собственник, ты бы призналась мне в своих чувствах и своих страхах.

— А если бы я не заблудилась во мраке, я бы упорнее тянулась к тебе до того, как ты от страха не начал вести себя как жалкий собственник.

На его губах мелькнула тень улыбки, но глаза были печальны.

— Керен, ты страдала депрессией.

— А ты нет?

— Я не носил в себе ребенка восемь месяцев.

— Но ты любил ее так же, как и я. У тебя были такие же надежды и мечты.

Он крепко обхватил ее лицо ладонями и посмотрел на нее в упор, как будто пытался проникнуть к ней в голову и впечатать туда свои мысли.

— У меня все было по-другому. Я всегда это понимал. И душа у меня болит при мысли о том, что я не стал для тебя надежной опорой, скалой, благодаря которой ты бы все преодолела. Но клянусь душой нашей дочери: больше я никогда от тебя не отвернусь.

— Я тоже больше никогда не отвернусь от тебя, — поклялась она. — Никогда!

— Если ты останешься, клянусь, что буду любить и лелеять тебя до самой смерти. Если у нас снова начнутся плохие дни, мы встретим их вместе.

От этих слов она затрепетала.

Она потерлась носом о его щеку:

— После того как я ушла, в моей жизни не было ни минуты, когда я бы не тосковала по тебе. Ты для меня все. Весь мой мир. Я люблю тебя, Яннис.

По его лицу пробежал вихрь эмоций. Потом его черты расслабились, и мрачное выражение в глазах исчезло.

— А я люблю тебя. Больше всего на свете.

В поцелуе Янниса заключалось столько любви и нежности, что, если она даже и сомневалась в чем-то прежде, все сомнения мигом исчезли. В нем она не сомневалась. Она понимала, что поступает правильно.

Погладив его по щеке, она снова посмотрела ему в глаза и прошептала:

— Может быть, сходим в ее комнату и решим, как мы с ней поступим?

Он глубоко вздохнул.

— Ты готова?

— Если ты будешь рядом со мной.

— Я всегда буду рядом с тобой.

— Знаю, — улыбнулась она. — Но прежде чем мы что-нибудь сделаем, у меня кое-что для тебя есть.

Он вопросительно поднял брови.

Керен достала из кармана полиэтиленовый пакет и протянула ему.

Яннис непонимающе посмотрел на пакет, а потом понял и выронил его, как будто он был ядовитым.

— Порви, — велела она.

— Порвать на мелкие кусочки, а потом сжечь?

— А пепел развей над морем.

Смеясь, он снова поцеловал ее.

Крепко обняв его, тая от жара его губ, Керен понимала, что поступает правильно.

Она нашла дорогу домой. Ее дом там, где Яннис.

Эпилог

Керен заметила, что улыбка фотографа стала немного вымученной. Его просьбы принять ту или иную позу и улыбаться начали звучать суховато, и она постаралась не рассмеяться, когда встретилась взглядом с Яннисом и поняла, что он тоже все заметил.

— Фиби, вернись! — крикнула она, когда их младшая дочь снова вырвалась из объятий дедушки и погналась за бабочкой.

Керен выпустила руку Янниса, смеясь, с развевающимися волосами, побежала за их своенравной трехлетней дочерью и подхватила ее на руки.

Когда она несла извивающуюся Фиби назад к Аристидису, заметила, что шестилетняя Иоанна, которая держала за руку Андреаса, качает головой, осуждая выходки младшей сестры. Как Керен всегда ставила в тупик своих родных, так Фиби ставила в тупик Иоанну. Характеры у ее дочерей были разными. Иоанна с младенчества была аккуратной и уже