Я развел руками:

– Вот вы о чем. Кто-то сказал, что жена философа неможет понять, что он работает даже тогда, когда просто смотрит в окно. Я простосмотрел в окно, Виктор Степанович!

Краснохарев угрюмо осведомился:

– И что же там интересного узрели?.. Окромя,разумеется, розовых слонов? Зеленое знамя пророка на кремлевских башнях?Полумесяц над церквями? Мусульман, которые совсем недавно были русскими?

Я пробормотал:

– Даже если мусульмане... Все равно это населениеРоссии. Русское население...

Он громко перебил, с удовольствием демонстрируя знание новыхсловообразований:

– Вы, наверное, хотели сказать, русскоязычное?

Я поморщился:

– Человек, который в одной фразе сказал: «самыйоптимальный», «другая альтернатива» и даже «две большие разницы», должен сидетьв углу и сопеть в тряпочку. Русский – это не национальность, а принадлежность кговорящим на русском, т.е., русскоязычным, как сейчас говорят косноязычные. Асама нация издохла еще во времена Киевской Руси. Тогда тот былинный народзвался русами, чуть позже – русичами. Сейчас «русский» то же самое, что совсемнедавно «советский». А сейчас – мусульманин.

Я видел по их ошарашенным рылам, что это слишком резкиепереходы для людей, которые работают от и до, а глядя на курицу, не скажут, чтоэто курица, пока не пересчитают все перья, не заглянут в задницу. Я же человек,который глядя на яйцо, уже видит как эта птица носится под облаками, дерется сдругими и вьет новое гнездо.

Краснохарев буркнул:

– Виктора Александровича слушать, что на американскихгорках... сами американцы их зовут русскими, порхать то вверх, то вниз, томордой о встречный столб.

Он с неудовольствием отвернулся, тяжелый и медлительный кактрактор, что и не пытается порхать в высях, но пашет и пашет, неуклюжий инетеатральный. Я взял бутерброд, после чего все перестали смотреть в моюсторону, углубились кто в ноук-бук, кто в допотопный блокнот с уродливой птицейна толстой обложке советского образца.

Коломиец и Яузов ожесточенно спорили о национальномхарактере. Для Коломийца – понятно, но когда бравый генерал-парашютистуглубляется в дебри психологии, то либо крыша поехала, либо, в самом деле, всяРоссия сползает в пропасть.

Краснохарев прислушался одним ухом, шумно вздохнул, перегнавворох бумаг на другую сторону стола к Когану:

– С нашим характером Штаты не догнать... Даже Германию,что хоть и намного умнее штатовцев, но работать не только умеет, а почему-тоеще и любит. А у нас... Иду я вчера по своей улочке...

Сказбуш спросил с профессиональным интересом:

– Пешком?

Краснохарев с неудовольствием качнул плечом:

– Почему нет?.. Я часто хожу сам даже в булочную.

Я подумал, что единственный, кого не надо охранять – этоКраснохарев. Он, в самом деле, как мощный неповоротливый трактор: куда повернутруль, туда и поедет. Только у него, пожалуй, нет врагов. Конечно, многие непрочь сковырнуть, чтобы сесть в кресло премьера, но чтоб ненавидеть как,скажем, Кречета...

Или меня, промелькнула трезвая мысль.

– Вы продолжайте, продолжайте попросил Сказбуш и что-тоотметил в ноут-буке.

– Там дорогу разворотили, – проговорилКраснохарев, явно недовольный и тем, что прервали, могли с государственноймысли сбить, и подозрительными движениями пальцев министра службыбезопасности, – третий день копают... Смотрю, пятеро сидят курят, а двоеломами да кирками, уже в мыле. Подошел, спрашиваю этих двух: вы кем работаете,ребята? А они отвечают: помощники рабочих.

– Кто-кто? – переспросил Коган с интересомминистра по труду и занятости.

– Вот так и я раскрыл рот. Оказывается, наши работягинаняли хохлов делать их работу. От зарплаты в две тысячи отстегивают по двесотни, с пятерых у хохлов получается по тысяче. Для них это большие деньги, онив Москве без прописки, живут в вагончиках или на чердаках вместе с бомжами.Понимаешь, немец бы за свои две тыщи сам дорогу раскопал да еще и по сторонамсмотрел бы: нет ли подработки еще хоть на полтыщи, а эти... вот оно русскоепрезрение к богатству!.. Для русского важнее найти место, где хоть платитьбудут копейки, но чтоб работать не заставляли.

– Да, – протянул Коган, – если так будутработать, то опять налогов не соберем. А с ними и так не в порядке...

Хлопнула дверь, вошел подтянутый и бодрый Кречет, словно всееще не президент, а гвардейский генерал. Кивнул всем, показал зубы в такойулыбке, что Коломиец, мимо которого президент изволил проходить к своемукреслу, отпрянул в испуге.

Кречет швырнул на стол толстую папку, сказал уверенно, ещедаже не врубившись в разговор, но по-президентски беря вожжи в свои руки:

– Менять надо начальника налоговой службы, менять!Больно мягок Сергей Васильевич. Надо пожестче. Или хотя бы похитрее. Ты, СтепанВикторович, подбери походящего человека.

Краснохарев откликнулся:

– Да я уже давно подобрал. Иванов чересчур мягок, выправы, Платон Тарасович. А вот Петров, он сейчас начальник управления по борьбес экономическими преступлениями...

Кречет скривился:

– Иванов, Петров... Что за фамилии? Ты, прости меня,прекрасный производственник, но все еще, что удивительно, не политик... Аполитика – это не только экономика. Это и психика толпы, культура, даже мода.Так что подбери с фамилией вроде Рабиновича, Когана, Левина. Настоящего,махрового жида! Чтоб и родня все как один рабиновичи, чтоб обрезанный...газетчики до всего докопаются. И даже фото поместят. И, конечно же, чтобы делознал, и налоги собирал лучше предшественника.

Краснохарев растерялся, стремительные переходы президентавсякий раз сбивали с тропки его неторопливое мышление:

– А... зачем именно... гм... русского человекаеврейской национальности?

– Надо считаться с мнением народа, – пояснилКречет. – Народ традиционно не любит сборщиков налогов. Весь, включая инас тоже. А в последнее время маятник по евреям качнулся в другую сторону. Леттридцать ими быть не только невыгодно было, но и опасно, а теперь всякполуинтлигентик стремится породниться с евреями, общаться с евреями, походитьна еврея, а сами евреи теперь уже в своих тюбетейках и черных шляпах жэвжэкаютпо Тверской! То один, то другой, который в списках деятелей русской культуры, сэкрана рассказывает как ему делали обрезание, и что зовут его на самом делевовсе не Ефим, а, скажем, Нахим...

Сказбуш переспросил деловито:

– На... простите, куда?

Коган слушал с застывшей ухмылкой, которая становилась всенапряженнее. Заметил осторожно:

– Я не думаю, что маятник качнулся так уж сильно.Просто тайное стало явным. Другое дело, что как-то разом, в то время как,скажем, партийное – по капле. Разве что внуки узнают, какие горы труповнаворотили нынешние руководители, что совсем недавно были крупными партийнымибоссами.