После памятного наводнения еще росла трава, но она зловещепоредела. День за сумрачным днем небо затягивали тучи, а дождь все не шел.Уныло завывал ветер, проносился по равнине, гнал перед собою вихри и темныезавесы пыли, и они напоминали дождь, терзали воображение призраком воды. Онатак походила на дождь, эта взметенная ветром пыль.

У детей трескалась кожа на коченеющих пальцах, они старалисьне улыбаться потрескавшимися губами, носки приклеивались к кровоточащим пятками щиколоткам, и их приходилось отдирать. Неутихающий жгучий ветер никак недавал сберечь тепло, ведь дома здесь построены были так, чтобы впуститьмалейшее дуновение, а вовсе не защищать от него. В ледяных спальнях ложились впостель, в ледяных спальнях вставали по утрам, терпеливо ждали, пока матьплеснет немножко горячей воды из огромного чайника, всегда стоящего наготове,чтобы умыванье не превращалось в пытку, от которой зубы поневоле выбиваютдробь.

Однажды маленький Хэл начал хрипеть и кашлять, емустановилось все хуже. Фиа смешала горячей воды с золой, сделала из этой кашиприпарку ему на грудь, но он дышал все так же мучительно трудно. Поначалу онане слишком тревожилась, но шли часы, малыш угасал на глазах, и она уже простоне знала, что делать, а Мэгги сидела около братишки и, ломая руки, без концатвердила про себя молитвы. В шесть вечера, когда вернулся Пэдди, хриплоедыхание Хэла слышно было даже с веранды и губы стали синие.

Пэдди тотчас кинулся в Большой дом, к телефону, но доктор,живший за сорок миль, как раз уехал к другому больному. Запалили на сковородкенемного серы и держали над нею Хэла — быть может, от сильного кашля вылетит изгортани пленка, которая медленно душит его… но в груди у него не было сил еевытолкнуть. Он совсем посинел, дышал судорожно, прерывисто. Мэгги держалабратишку на руках и молилась, у нее сердце разрывалось, больно было смотреть,как несчастный малыш борется за каждый вздох. Он ей дороже всех детей в семье;в сущности, она ему мать. Никогда еще она так не хотела быть настоящей взрослойматерью, ей казалось: будь она взрослая женщина, как Фиа, ей была бы дана сила,способная его вылечить. Фиа не может его вылечить, потому что Фиа ему не мать.Растерянная, перепуганная, Мэгги прижимала к себе содрогающееся тельце, пытаясьпомочь Хэлу дышать.

Ей и в мысль не пришло, что он может умереть, даже когда Фиаи Пэдди, не зная, что еще делать, опустились на колени у кровати и сталимолиться. В полночь Пэдди высвободил неподвижное тело из рук Мэгги и тихонькоуложил на подушки.

Девочка мгновенно открыла глаза — она задремала было,убаюканная затишьем, оттого что Хэл больше не бился в судорогах.

— Ему лучше, папочка! — сказала она.

Пэдди покачал головой; казалось, он ссохся и постарел, светлампы падал на изморозь, серебрящуюся у него в волосах и на подбородке, вотросшей за неделю щетине.

— Нет, Мэгги, Хэлу не лучше в том смысле, как тыдумаешь, но он успокоился. Бог взял его, и он больше не страдает.

— Папа хочет сказать, что Хэл умер, — ровнымголосом сказала Фиа.

— Нет, папочка, нет! Не умер! Не может быть! Но малыш,утонувший в подушках, был мертв. Мэгги поняла это с первого взгляда, хотяникогда прежде не видела смерти. Будто не ребенок лежит, а кукла. Мэгги всталаи вышла к братьям, они понуро сидели на кухне у очага, будто несли какую-тотягостную вахту, а рядом миссис Смит, выпрямившись на деревянном стуле,присматривала за крохотными близнецами — их кроватку перенесли в кухню, ведьздесь теплее всего.

— Хэл сейчас умер, — сказала Мэгги. Стюарт очнулсяот глубокой задумчивости, поднял голову.

— Так лучше, — сказал он. — Ведь это покой. Вдверях появилась Фиа, Стюарт поднялся, подошел к матери, но не коснулся ее.

— Ты, наверно, устала, мама. Иди ляг, я разожгу у тебяв спальне камин. Иди, иди ляг.

Фиа молча повернулась и пошла за ним. Боб тоже встал, вышелна веранду. Остальные мальчики помялись немного, потом вышли за Бобом. Пэдди непоявлялся. Миссис Смит, не говоря ни слова, выкатила из угла веранды коляску,осторожно уложила спящих близнецов. По щекам ее катились слезы; она посмотрелана Мэгги.

— Я иду в Большой дом, Мэгги, — сказалаона. — Джимса и Пэтси беру с собой. Утром приду опять, но лучше пускаймаленькие побудут у нас, я, Минни и Кэт за ними присмотрим. Скажи маме.

Мэгги опустилась на стул, сложила руки на коленях. Умер, еемалыш умер! Маленький Хэл, она так о нем заботилась, так любила его, была емуматерью. Место, которое он занимал в ее душе, еще не опустело; она и сейчасощущает на руках его теплую тяжесть. Четыре долгих года она ощущала этутяжесть, а больше уже никогда ей не держать его на руках… Ужасно! И тут нетслез; плакать можно было из-за Агнес, из-за ран, от которых не спасала хрупкаяскорлупка — чувство собственного достоинства, плакать можно было в детстве, аоно позади и не вернется. Эту новую тяжесть Мэгги должна будет нести до концадней и жить ей наперекор. В иных людях воля к жизни очень сильна, в других —слабее. В Мэгги она была тонкой и прочной, как стальной трос.

Так и застал девочку отец Ральф, когда привез врача. Мэггимолча показала им в сторону коридора, но не пошла за ними. И очень не скоросвященнику удалось, как он жаждал с первой минуты после звонка Мэри Карсон,подойти наконец к Мэгги, побыть с нею, согреть маленькую Золушку семейства Клиритоликой душевного тепла, отданного только ей одной. Он сильно сомневался, чтобыхоть кто-то еще понимал, как много значил для нее Хэл.

Но это удалось очень не скоро. Надо было совершить последнийобряд — быть может, душа еще не покинула тело, и поговорить с Фионой, ипоговорить с Пэдди, и дать кое-какие практические советы. Доктор уже уехал, онбыл удручен, но давно привык к трагедиям, неизбежным, когда пациентов отделяютот врача многие десятки миль. Впрочем, судя по тому, что ему рассказали, он всеравно не мог бы ничем помочь так далеко от своей больницы, от помощников исестер. Забираясь в такую даль, люди сами идут на риск, бросают вызов судьбе иупорствуют наперекор всему. В свидетельстве о смерти он поставит одно слово:круп. Эта болезнь убивает быстро.

Но вот отец Ральф позаботился обо всем, о чем только мог.Пэдди ушел к жене. Боб с братьями — в мастерскую, делать гроб. Стюарт сидел наполу в комнате Фионы, его точеный профиль, так схожий с материнским, тонкимсилуэтом выделялся на фоне ночного неба за окном; Фиа откинулась на подушки,сжимая в ладонях руку Пэдди, и неотрывно смотрела на сына, который съежился втемный комок на холодном полу. Уже пять часов, дремотно закопошились петухи нанасестах, но до рассвета еще далеко.

На кухне огонь в очаге почти погас; забыв снять с шеилиловую епитрахиль, отец Ральф наклонился и разжег пламя, потом привернулфитиль лампы на столе за спиной и сел на деревянную скамью напротив Мэгги,присмотрелся к ней. Выросла Мэгги, движется вперед семимильными шагами, вдругее уже и не догонишь? И, присматриваясь к ней, он остро, как никогда, ощутилбессилие, сомнение в собственном мужестве — чувство, которое грызло ипреследовало его всю жизнь. А чего он, в сущности, страшится? С чем, случисьоно, не посмеет столкнуться лицом к лицу? Он ведь бывает сильным, когда надопостоять за других, и он никого не боится; но страшно другое, нечто безымянное,неведомое в нем самом, — вдруг оно проскользнет в сознание и застигнет еговрасплох? А вот Мэгги, которая моложе его на восемнадцать лет, его перерастает.