Отец Ральф определял это по-другому.

— У этого паренька все не по-людски! — воскликнулон в день, когда привез Стюарта домой из монастыря, где тот без Мэгги устроилголодовку. — Хоть бы он сказал, что хочет домой! Хоть бы сказал, чтоскучает без Мэгги! Ничего подобного! Просто взял и перестал есть и терпеливождет, пока эти тупые головы сообразят, с чего это он. И ни словечка жалобы.Пришел я к нему, заорал: ты что, домой хочешь? — а он только улыбнулся икивнул!

Но со временем как-то молчаливо признано было, что Стюарт непойдет работать на выгонах с Пэдди и с братьями, хоть он уже не маленький. Егодело оставаться при доме, колоть дрова, присматривать за огородом, доить корову— счету нет хозяйственным заботам, а когда на руках трое малых детей, женщинамвсюду не поспеть. Да и осторожности ради пускай будет в доме мужчина, хоть и невзрослый, вроде как знак, что есть и другие поблизости. Мало ли кто заявитсяпосторонний — громыхнут чужие сапоги по деревянным ступеням задней веранды,чужой голос окликнет:

— Эй, хозяйка, не накормите прохожего человека? Вздешней глуши они кишмя кишат — сезонники с закатанными в синее одеялопожитками на горбу скитаются от фермы к ферме, кто из Квинсленда, кто изВиктории; бедолаги, кому не повезло, и такие, кто побаивается связать себяпостоянной работой, а предпочитает топать тысячи миль в поисках неведомо чего.Почти все они люди порядочные: придут, наедятся досыта, сунут в складки одеялачто им дадут — немного чаю, сахару, муки — и уходят по большой дороге, держапуть на Барколу или Нарранганг, позвякивая помятыми жестяными котелками, и заними плетутся тощие псы. Австралийские путники редко ездят верхом; онипередвигаются на своих двоих.

Но изредка появляется и недобрый гость, высматривает дом,где остались одни женщины, без мужчин, не для насилия — для грабежа. А потому вуглу кухни, там, где не достанут малыши, всегда был прислонен к стене заряженныйдробовик, и Фиа держалась к нему поближе, пока наметанным глазом не определит,каков он, захожий человек. Когда Стюарту поручили заботу о доме, Фиа с радостьюпередала ему дробовик.

Не все захожие люди оказывались сезонниками, хотя таких былобольше всего; к примеру, появлялся на старом «фордике» приказчик из магазинаУоткинса. Он привозил все, что угодно, от лошадиной мази до душистого мыла,совсем не похожего на жесткие катыши из смеси жира и соды, которые варила Фиа вкотле прачечной; привозил он и лавандовую воду, одеколон, пудру и крем дляобожженной солнцем кожи. Иные вещи никому и в голову бы не пришло купить удругого, только у продавца от Уоткинса; к примеру, имелся у него бальзам, скаким не сравнятся самолучшие аптечные снадобья и притирания, он заживлял всена свете: и разодранный бок овчарки, и язву на ноге у человека. В какую быкухню ни заглянул приказчик Уоткинса, туда толпой сбегались женщины инетерпеливо ждали, когда он откинет крышку большущего чемодана со своимтоваром.

Наезжали сюда, на край света, и другие торговцы, правда, нестоль аккуратно, а от случая к случаю, но им тоже радовались, и чего они тольконе предлагали — от сигарет машинной набивки и причудливых курительных трубок дотканей в рулонах, а порой даже дьявольски соблазнительное белье и сверх мерыизукрашенные лентами корсеты. А здешним женщинам едва ли раз или два в годудавалось съездить в ближайший город, и они так истосковались, отрезанные отроскошных магазинов Сиднея, от новинок моды и от всяких женских безделушек.

В жизни, кажется, только и осталось, что мухи да пыль. Дождядавным-давно не было, хоть бы побрызгал, прибил бы немного пыль, угомонил бымух; ведь чем меньше дождя, тем больше мух и пыли.

Со всех потолков свисают и лениво поворачиваются в воздухедлинные спиральные ленты клейкой бумаги, черные от налипших за день мух. Ниодну тарелку или кастрюлю ни на миг нельзя оставить неприкрытой, она тотчасобращается либо в пиршественный стол для мух, либо в мушиное кладбище; мухамизасижены стены, мебель, красочный календарь-реклама джиленбоунскогоуниверсального магазина.

А уж пыль! Никакого спасения нет от этой тончайшей буройпыли, она проникает под самые плотные крышки, набивается в складки одежды изанавесок, скрипит на коже, от нее тускнеют только что вымытые волосы игладкие, полированные столы, сотрешь эту мутную пленку, не успеешь оглянуться —она снова тут как тут. На полу она лежит толстым слоем, занесенная башмаками,как их ни вытирай, и сухим жарким ветром, задувающим в распахнутые окна идвери; Фионе пришлось свернуть в гостиной персидские ковры, взамен она велелаСтюарту прибить линолеум — выписала какой попало из Джиленбоуна.

В кухне, куда больше всего заходило народу с улицы, дощатыйпол без конца скребли проволочной мочалкой и щелочным мылом, и он стал белесьм,точно старая кость. Фиа и Мэгги посыпали его опилками, которые Стюарт бережнособирал у поленницы, скупо сбрызгивали драгоценной водой и потом выметаливлажную, остро пахнущую смолой массу за дверь, с веранды и дальше — на огород,где она понемногу превратится в перегной.

Но ничто не могло остановить наступление пыли, а речкавскоре пересохла, обратилась в цепочку неглубоких луж, и уже неоткуда былонакачать воды для кухни и ванной. Стюарт съездил с автомобилем-цистерной кВодоему, привез ее полную, вылил свою добычу в запасной бак, и женщинампришлось привыкать мыться, мыть посуду и стирать водой, отвратительнойпо-другому, еще хуже, чем мутная вода из речки. Эта оказалась жесткая, отдавалаедким серным запахом, посуду после нее надо было тщательно вытирать, а вымытыеволосы делались тусклыми и сухими, как солома. Дождевой воды в запасе осталосьсовсем мало, и ее надо было беречь только для питья и стряпни.

Отец Ральф с нежностью наблюдал за Мэгги. Она расчесываларыжие кудряшки Пэтси, а Джиме стоял рядом, чуть покачиваясь на еще нетвердыхногах, и послушно ждал своей очереди; две пары сияющих голубых глаз с обожаниемсмотрели на сестру. Мэгги — настоящая маленькая мама. Должно быть, это у женщинврожденное, размышлял отец Ральф, это поразительное пристрастие к младенцам,иначе для девочки ее лет возня с ними была бы не удовольствием, а всего лишьобязанностью и она спешила бы, чуть только можно, сбежать и заняться чем-нибудьпоинтереснее. А она нарочно длит это причесывание, закручивает волосы Пэтсипальцами, чтоб не курчавились как попало, а легли волнами. Несколько минутсвященник любовался ею, потом ударил хлыстом по запыленному сапогу для верховойезды и хмуро поглядел с веранды туда, где, окутанный плетями глицинии, запризрачными эвкалиптами и перечными деревьями, за всевозможными сараями ислужбами, отделенный всем этим, от жилища старшего овчара — от оси, вокругкоторой вращалась вся жизнь фермы, — скрывался Большой дом. Что оназамышляет, старая паучиха, что за новые сети она ткет, сидя там, посреди своейпаутины?

— Отец Ральф, вы не смотрите! — с упреком сказалаМэгги.

— Извини, Мэгги. Я задумался.

Он обернулся, Мэгги уже причесала Джимса, и все трое стоялии вопросительно смотрели на него; наконец он наклонился, подхватил близнецов,одного правой рукой, другого левой.