В Австралии разводят отменнейших тонкорунных овец, и с такимразмахом, как нигде в мире, а рабочих рук не хватает, и все здесь предназначенодля наилучшего производства наилучшей шерсти. Есть такая работа — очистка:шерсть на заду овцы слипается от навоза, становится зловонной, кишит мухами,чернеет, сбивается в колтун. Поэтому надо ее здесь постоянно выстригать, это иесть очистка. Та же стрижка, хоть и малая, но куда неприятнее, в вони, в тучемух, за нее лучше платят. Затем — мойка: тысячи и тысячи истошно блеющих,скачущих овец надо собрать и прогнать через лабиринт с длинными чанами и каждуюна мгновенье окунуть в чан с фенилом, такая ванна избавляет животных от клещей,блох и прочей дряни. И еще вливания: в глотку овце суют огромную спринцовку ивпрыскивают лекарства, избавляющие от внутренних паразитов.

И нет конца и края этой возне с овцами; едва покончено содной работой — пора приниматься за другую. Осматривать, сортировать,перегонять с пастбища на пастбище, подбирать и менять производителей,заниматься стрижкой и очисткой, мойкой и вливаниями, забивать и отправлять на продажу.Помимо овец, в Дрохеде насчитывалось до тысячи голов крупного рогатого скоталучшей породы, но овцы много выгоднее, так что в хорошие времена в имении накаждые два акра приходилось по овце, всего около 125 000 голов. Все это былимериносы, и потому на мясо их не продавали; когда по старости они переставалидавать первосортную шерсть, их отправляли на живодерни и кожевенные заводы ипревращали в кожи и ланолин, свечное сало и клей.

И вот постепенно для семейства Клири исполнились смыслаклассики австралийской литературы. Здесь, в Дрохеде, на краю света, вся семьясильней, чем когда-либо, пристрастилась к чтению; отрезанных от мира, их толькои соединяло с ним волшебство печатного слова. Но поблизости не было, как преждев Уэхайне, библиотеки с выдачей на дом, нельзя было, как там, каждую неделюездить в город за письмами, газетами и свежим запасом книг. Отец Ральф заполнялэту брешь, совершая налеты на Джиленбоунскую библиотеку, на книжные полки усебя и в монастыре — и, не успев еще все их перебрать, с удивлением убедился,что при посредстве Непоседы Уильямса и его почтового грузовика основал целуюстранствующую библиотеку. Среди грузов Непоседы теперь неизменно были книги —затасканные, затрепанные томики путешествовали от Дрохеды к Бугеле, от Диббен-Диббенаи Брейк-и-Пвл до Каннаматы и Ич-Юиздж и давали пищу благодарным умам,изголодавшимся и жаждущим вырваться из повседневности. Возвращали эти сокровищаочень неохотно, но отец Ральф и монахини тщательно отмечали, где какие книгизадерживаются дольше, а затем отец Ральф через агентство в Джилли выписывалновые экземпляры за счет Мэри Карсон и премило уговаривал ее считать это даромАвстралийскому обществу книголюбов.

В те времена не всякая книга могла похвастать даже самымцеломудренным поцелуем хоть на одной своей странице, никакие эротическиеописания не щекотали воображение, граница между книгами для взрослых и дляотрочества была не столь отчетлива, и ничуть не зазорно было человеку ввозрасте Пэдди увлекаться теми же книжками, какими зачитывались его дети:«Крошка и кенгуру», похождения Джима, Норы и Уолли в выпусках «Биллабонга»,бессмертный роман миссис Энис Ган «Мы из неведомого края». Вечерами в кухне поочереди читали вслух стихи «Банджо» Патерсона и К. — Дж. Денниса,восторгались скачкой «Парня со Снежной реки», смеялись вместе с «Чувствительнымпарнем» и его Дорин, украдкой утирали слезы, вызванные «Смеющейся Мэри» ДжонаО'Хары.

Другу Кленси написал я, только адреса не знал я,

В те края письмо послал, где сперва его встречал.

Стригалем он был тогда, я письмо послал туда,

Наугад я написал так: «В Разлив, для Кленси».

И ответ пришел такой, незнакомою рукой,

Будто в деготь обмакнули гвоздь корявый и тупой.

Я спешил ответ прочесть — вот она, про Кленси весть:

"Он овец погнал на Квинсленд, и не знаем, где он есть».

Не унять воображенья, так и вижу что ни день я:

Едет Кленси по равнине, путь вдоль Купера-реки.

Вслед за стадом едет Кленси, распевает песни Кленси,

Так всегда неспешно, с песней гонят скот гуртовщики.

В городах нам неизвестны эти радости и песни:

День приветный, солнце светит и речной сверкает плес,

Люди дружески встречают, ветерок в кустах играет.

Полночь в небе рассыпает без числа алмазы звезд.

"Кленси с Разлива» были их любимые стихи, «Банджо» —любимый поэт. Не Бог весть что за стишки, но ведь эта поэзия и предназначаласьне для знатоков и мудрецов, а для простых людей и говорила о простых людях, и вте времена в Австралии куда больше народу знало на память эти стишки, чемобязательные отрывки из Теннисона и Вордсворта, какие задают учить вшколе, — в своем роде и это не Бог весть какие стишки, да притомвдохновленные Англией. Несчетные нарциссы и лужайки, поросшие асфоделями,ничего не говорили детям Клири — жителям края, где ни нарциссы, ни асфоделисуществовать не могут.

А поэты австралийской глуши им близки и понятны: ведь Разливу них под боком и отары, перегоняемые по БСП — их будни. БСП, БольшойСкотопрогонный Путь, проходит близ берегов Баруона, эту своеобразную полосуотчуждения правительство отвело именно для того, чтобы переправлятьчетвероногий товар по восточной половине материка из конца в конец. В прежниевремена гуртовщиков и их голодные отары, которые поедали или вытаптывали находу каждую травинку, ждал отнюдь не добрый прием, а погонщики быков, чточерепашьим шагом проводили от двух до восьми десятков голов напрямик по лучшимпастбищам окраинных поселенцев, и вовсе вызывали лютую ненависть. Теперь, приопределенных правительством скотопрогонных путях, все это стало полузабытойсказкой, и люди оседлые и перекати-поле уже не враждовали друг с другом.

Если кому из гуртовщиков случалось заглянуть на ферму —выпить пива, потолковать, поесть разок не всухомятку, их встречали радушно.Иногда с ними бывали и женщины — ездили в какой-нибудь старой разбитойдвуколке, обвешанной брякающими и звякающими котелками, кастрюльками, фляжками,точно бахромой, и волокла все это давно забракованная кляча с вытертой шкурой.То были либо самые веселые, либо самые угрюмые женщины Грая света; ониразъезжали от Кайнуны до Пару, от Гундичииди до Гандагаи, от Кэтрин до Карри.Странные женщины: у них никогда не бывало крыши над головой, их жилистые телане привыкли к мягким матрасам, ни один мужчина не мог тягаться с ними —упорными, выносливыми, как земля, цветущая под их неутомимыми ногами. Дети их,дикие, как птицы в пронизанных солнцем кронах деревьев, пугливо жались кдвуколке или бежали и прятались за поленницу, а родители за чаем беседовали схозяевами, обменивались всякой небывальщиной и книгами, обещали передатьпутаные поручения какому-нибудь Хупирону Коллинзу или Брамби Уотерсу иошеломляли слушателей сказочками про Помми-желторотика, новосела Гнарлунги. Ипочему-то ясно было, что эти перекати-поле в своих скитаниях по БСП уже вырылимогилу, схоронили ребенка ли, жену, мужа или друга-товарища у подножьякакой-нибудь незабвенной придорожной кулибы — ведь все деревья кажутсяодинаковыми лишь тем, кто не знает, как сердце может отметить и запомнить вбескрайних лесах одно-единственное дерево.