– Не понял. Что опять не так? – хмурится он. – О’кей, я поступил отвратительно. Но ты меня в очередной раз вывела из себя, Ангелина.

– Чем же? – спрашиваю я. Страсть и нежность как крылом смахивает. – Что я такого сделала? Я сказала тебе что-то не то? Обидела?

– Ты меня ударила, – отвечает он.

– Это было после того, как ты стал говорить мне гадости, – напоминаю я, вновь чувствуя обиду.

Матвей молчит, сосредоточенно рассматривая стену. Его кофейные глаза в обрамлении черных ресниц кажутся отстраненными и все такими же холодными, но в их глубине сияет дерзость. Его взгляд тяжелый. Как у волка.

– Я действительно не понимаю, что сделала не так. Почему ты решил, что можешь меня оскорблять? спрашиваю я.

Воздух вокруг звенит от напряжения.

– Это все гордость. – Его ответ звучит странно и глухо.

– В смысле?

– Рядом с тобой меня как будто наизнанку выворачивает. Ломает, понимаешь? Нет, не понимаешь, сам себе отвечает Матвей. – Я чувствую себя рядом с тобой слабым. Стать слабым – мой страх. От тебя нужно бежать, принцесса, но, как видишь, я не могу сделать этого. Возвращаюсь.

Я молчу. Что мне на это сказать?

– Сам не знаю, как это выходит. Ты можешь принять меня таким? – внезапно спрашивает он, заглядывая мне в глаза.

– Если бы я тебя любила, – отвечаю я честно, приняла бы любым. И ангелом, и чудовищем. Но я тебя не люблю.

Он усмехается.

– Ну да, это же я от тебя без ума. Придурок, который анонимно присылал тебе цветы, не подумав, что четное число может тебя напугать. Придурок, который держался в тени каждый раз, когда видел тебя. Придурок, который боялся, что ты такая же, как они.

– Как кто? – щурюсь я.

– Те, кто видит во мне мешок сокровищ, ухмыляется он со злобным весельем. – Знаешь, я привык к деньгам с детства. У меня было все: и игрушки, и техника, и тачки, и уважение друзей, и любовь родителей. Абсолютно все. Поэтому я никогда не был жадным и до определенного момента не понимал, что жадными могут быть другие. Приятели, которые хотели повеселиться за мой счет, девушки, которые хотели получать от меня подарки, дальние родственники, которые видели в моей семье дойную корову, – их безграничную жадность я осознал, уже учась в старшей школе. И решил, что таких людей в моем окружении не будет. Я всегда искал тех, кто ценит не деньги моей семьи и не статус, а меня самого. Это ведь нормально, когда ты хочешь, чтобы тебя любили просто так, безусловной любовью, как любит мать или отец? За душу, за сердце, вопреки недостаткам. А характер у меня сама видишь какой! И когда я встретил тебя, боялся, что ты такая же жадная. Что узнаешь про меня и станешь как эти золотоискательницы. – Он делает паузу, и я понимаю, что у него был горький опыт.

Наверное, мне его жаль, но ярость и обида все равно заполняют мое существо, даже удовольствие от головокружительного поцелуя не спасает меня от этих эмоций.

– Что, – говорю я, – модель разглядела в тебе денежный мешок, а не душу?

Наверное, я затронула больную тему – его лицо снова меняется. В глазах трескается лед, под которым бьется темная вода.

– Уже и про модель знаешь? – хрипло интересуется Матвей.

– Рассказали, – дерзко отвечаю я. – Так что с ней?

– С ней все хорошо, – отрывисто отвечает он. Не говори про нее.

– Почему же? – невинно хлопаю я ресницами, ощущая его злость.

Мне нравится вызывать в нем эмоции – я вдруг понимаю это особенно четко.

– Она не такая, – выдает он. – Вот она-то и не искала во мне блеска сокровищ.

Больное место? Ну что ж, ubi pus, ibi incisio. Где гной, там разрез. Буду резать.

– Ах, что вы говорите! – всплескиваю я руками. – Наверное, я что-то перепутала. Разумеется, госпожа модель встречалась с вами ради вашего прелестного доброго сердца, господин Веселов.

Не знаю, откуда во мне столько ехидства. Этот человек открывает во мне новые грани, срывает полотна с картин, которые я сама еще не видела.

– Я же сказал, перестань о ней говорить, – просит Матвей.

– А что так? Неужели ты ее любил?

Он молчит, и по его скулам ходят желваки.

– Если да, значит, ты соврал мне, что никого раньше не любил и что любовь ко мне тебя ломает.

– Ты ходишь по острию, принцесса, – предупреждает меня Матвей ровным тоном, но взгляд его ничего хорошего не предвещает.

– А как ты ее называл? – не успокаиваюсь я, чувствуя, как горит вырезанная на сердце звезда. – Тоже принцессой? Или она была королевой?

«Это ревность?» – проносится у меня в голове.

– Успокойся, Ангелина. Лучше давай поговорим о другом. Что насчет белогривой лошадки? – вдруг спрашивает он.

– Какой еще лошадки? – удивляюсь я.

– Стас. Старый добрый милый Стас.

– А что с ним не так? – удивленно спрашиваю я.

– Скоро ты кое-что узнаешь, – обещает Матвей. Его голос становится зловещим.

– Не трогай Стаса, – тихо, но угрожающе говорю я.

– Почему же? – любопытствует Матвей.

– Он мой парень. Просто напоминаю тебе.

Да, Стас хотел быть со мной, у нас все только еще начинается, хотя его теплый свет не так притягателен, как опасная тьма Матвея. И нет, я не считаю его своим парнем. Однако эти слова бесят Матвея. И видя, как он нехорошо смотрит на меня, будто желает схватить за горло, я говорю еще раз, что Стас – мой парень и что у нас чувства. Взаимные, разумеется.

Матвей скрещивает на груди руки.

– Пора тебе узнать кое-что о своем Стасе, принцесса, – обещает он.

– Что же? – спрашиваю я. – Что он не такой богатый, как ты? А мне все равно, потому что я действительно ценю душу, а не мешки с золотом.

– А верность ценишь? – спрашивает Матвей и уходит, оставив меня в состоянии бешенства.

Отлично, раньше я все время чувствовала страх, теперь – злость.

И у того и у другого чувства нет крыльев, как у нежности или страсти. С ними не взлететь над пропастью, наполненной алыми живыми маками, с ними только падать в холодную морскую воду, тонуть в ее волнах, растворяться в ее пене. Это неотвратимо.

Снова звонок. Я открываю дверь – да, это опять Матвей.

– Что? – спрашиваю я, твердо решив ударить его снова, если решит поцеловать.

– Картина и портрет, – говорит он как ни в чем не бывало. – Ты обещала мне их подарить.

Кажется, взгляд, которым я одариваю этого человека, полон грозовых молний. Что. Он. О. Себе. Возомнил?

Однако отдаю ему и портрет, и картину с северным сиянием – ведь я обещала, а цену своему слову я знаю.