недвусмысленное приглашение надо ещё поискать.

Я не колебался. Эти существа решили, что я служу патриарху и здесь по его приказу — ну и пусть. Лучше так, чем сражаться с ордами чудовищ.

Внутри сфера была ещё теснее, чем представлялось снаружи. Когда я уселся на узкое сидение, опоясывавшее её по внутреннему периметру, мои колени упёрлись в колени Нейфилы, разместившейся напротив. Голову приходилось держать наклонённой; на стенках висели ремни, которыми, видимо, предлагалось обвязаться, чтобы не полететь вверх тормашками, если батискаф тряхнёт.

Мы пристегнулись как раз вовремя. Сквозь иллюминатор было видно, как последний оставшийся монстр подхватил сферу — её опасно качнуло — и бесцеремонно швырнул её прямо в провал.

Силой этих зверушек не обделили… Чтоб их!

Я почесал затылок, которым впечатался в стенку.

Сфера погружалась. Вода медленно поднималась, пока не облизнула иллюминаторы, пространство перед которыми озарил мягкий рассеянный свет. Похоже, создатели позаботились о том, чтобы пассажиры могли разглядеть что-то на глубине.

Когда вода окончательно накрыла батисферу, мою ладонь нашла ладошка Нейфилы, сухая и горячая. Я сжал её. Нейфила подарила мне бледную улыбку.

— И всё же, — сказала она, — что это было?

— Ты про?..

Она коротко рассмеялась.

— Да уж, верно. Слишком много всего. Не знаешь, с чего начать. Но из насущного… что за штуку вызвало то создание?

— Полагаю, это и есть сигил. Его первоначальная форма без наносных материальных излишков, которые люди принимают за алтари.

— Выходит, ты его… впитал?

— Похоже на то, — хмыкнул я. — Мне кажется, что безликие — это хранители сигилов. Логично, что они могут впитывать их, чтобы перемещать… Не таскать же им эти чёртовы камни! А у меня это вышло непроизвольно, и я этого даже не заметил. Но я, по-моему, запомнил, как вызывать сигил по желанию. Учитель попался на редкость толковый.

Разговор увял. Как-то само собой мы стали посматривать в иллюминаторы, периодически пощипывая уши: их закладывало.

Батискаф вырвался из каменного колодца на открытые просторы. Вода здесь была тёмной, и подсветка иллюминаторов выхватывала из неё разве что смутные силуэты. Хотя у сферы не было видимых двигателей, она двигалась на приличной скорости и, по-видимому, следовала некоему заданному маршруту. Ловко огибая одни силуэты и пригоняя своим появлением другие, она устремлялась всё глубже в пучину.

Миновал не один час, прежде чем погружение прекратилось. Вокруг густела тьма, перед которой была бессильна подсветка, но моё ночное зрение оказалось эффективнее.

Мы продвигались вдоль гигантского облака тёмно-фиолетового тумана, скрывавшего дно. Граница вздувалась, точно необъятное шёлковое полотно; по нему складками ходили волны.

Доверия эта аномалия не внушала. Я от всей души надеялся, что нам не придётся в неё забираться.

Действительность оказалась хуже.

Батискаф на полном ходу направлялся к гигантской туманной колонне, вырывавшейся из облака внизу. Вокруг вздымались клубы ила и кружились обломки раковин, а внутри поблёскивали желтоватые огоньки — вроде тех, что мелькают в грозовых тучах.

— Держись! — крикнул я Нейфиле, изо всех сил вжавшись в стенку сферы.

Яростный водоворот подхватил батискаф, как былинку. Глаза резануло фиолетовым фейерверком, и разом отключились все чувства — не осталось ощущения рук и ног, и даже разум помутнел, погас, рассеялся, не выдержав противостояния со слепой стихией…

В сознание я пришёл, уже когда буря утихла. Саднила разбитая скула, на стенке влажно поблёскивал кровавый отпечаток, но это была мелочь по сравнению с тем, что могло бы случиться. Ремни выдержали болтанку.

Нейфиле досталось сильнее. Она не развивала крепость кожи и мускулатуру. Лицо её было залито кровью, одна рука согнулась в неестественном положении.

— Ты как?

— Бывало и хуже.

Нейфила тихо зашипела, стягивая с себя одежду.

— Не хочу порвать при превращении, — объяснила она.

До чего великая вещь эта регенерация.

Убедившись, что с Нейфилой всё более-менее в порядке, я выглянул в иллюминатор.

Батискаф занесло в центр подводного смерча, где царил штиль. Тьма уступила тёмно-фиолетовой мгле, однако она парадоксально казалась прозрачной, как утренний горный воздух. Мы зависли над морским дном, покрытым светлым илом, из которого торчали каменные шпили. Среди них чернел металлический круг, состоявший из двух плотно сомкнутых половинок. Сфера должна была с лёгкостью пройти через проход, который скрывал круг, однако тот и не думал пропускать нас.

— И что теперь? — спросила Нейфила, одеваясь.

— Подождём, — пожал плечами я.

Час спустя стало понятно, что ситуация не изменится. Воздух в батискафе не заканчивался, но перспектива провести остаток жизни на дне океана, прежде чем умереть от голода, тоже не прельщала.

— У меня появилась идея, — неуверенно сказала Нейфила. — Тот, в развалинах, он говорил, что нам надо вдохнуть воды аспекта. Может, он намекал, что нужно… открыть люк и впустить воду?

Я прикинул глубину, на которой мы находились. По самым оптимистичным прогнозам, нас размазало бы по стенкам батискафа меньше чем за мгновение. Никакая устойчивость безликих не спасёт от такого.

Высказать всё это вслух я, впрочем, не успел. Откликнувшись на слова Нейфилы, громко щёлкнул люк батискафа.

Глава 22

Я не питал иллюзий относительно того, что произойдёт после разгерметизации батискафа. Чудовищное давление сомнёт сферу как консервную банку, а вместе с ней и пассажиров, которым не повезло произнести роковые слова. На иной исход я не смел и надеяться: Бездна не любила прощать ошибки, какими бы незначительными они ни были.

Но я не привык сдаваться без борьбы: туго натянулись ремни безопасности, когда я рванулся к люку, чтобы не дать ему открыться. Пальцы коснулись гладкой поверхности, бессильно сжались в попытке зацепить, ухватиться, остановить…

Всё было напрасно.

Едва люк открылся, вода стремительно хлынула в батискаф. Мгновение назад я тянулся к выходу, чтобы предотвратить неизбежное, а в следующую секунду вода ледяным кулаком ударила мне под дых. Дыхание перехватило, и я, хватая ртом остатки воздуха, полуосознанно вцепился в ремни. Когда я высвободился из их хватки, оказалось, что над поверхностью осталась только голова.

Почему я ещё жив?

В тот самый миг, когда люк распахнулся, нас должно было расплющить в тонкую лепёшку. Некая магия препятствовала этому, иного объяснения я не находил. Но её помощь лишь продлевала нашу агонию, ведь рано или поздно воздух закончится и нас вынесет на открытый простор, где не спасёт уже никакое волшебство…

Вспомнилось прощальное напутствие существ из циклопических развалин: вдохните воды аспекта, и врата распахнутся.

Что, если это испытание? Мужества, веры или ещё какой-нибудь дребедени?

По правде говоря, я ничего не терял от одного вдоха. Да и выбора-то не было, вода заполнила батискаф целиком.

Я широко распахнул глаза. Окружение приобрело мутно-фиолетовый оттенок, силуэты поблизости скорее угадывались, чем были видны. Грудь сдавило: начали проявляться первые последствия недостатка кислорода. Можно сменить форму, безликие не нуждаются в кислороде… Но что тогда? Что, если врата так и останутся неподвижными?

Потребовалась вся воля, чтобы открыть рот и сделать глоток. Тело сотрясло спазмами: проснувшиеся инстинкты отчаянно сопротивлялись решению разума, пока вода проникала всё глубже в рот и нос, холодила глотку и заливала лёгкие. Дышать не получалось, я задыхался, сердце заходилось в груди, а руки и ноги, объятые судорогами, нелепо подёргивались, словно хотели выплыть к поверхности, затянутой ледниками и терзаемой снежными бурями…

Я ожидал красных пятен перед глазами, головокружения, ощущения, что падаю в глубокий колодец, но ничего подобного не происходило. По телу расплывалось онемение, а с ним пришла равнодушная отчуждённость.

Я будто увидел себя со стороны. Тщетные усилия ничтожной букашки, которая не замечает грядущей волны, что погребёт её под собой. Глупые надежды о будущем, которое не настанет. Мечты, что никогда не воплотятся в жизнь. Одиночество и сосущая дыра вместо души — бездонный провал, который не заполнить, как ни пытайся.

Зачем, зачем, зачем я сопротивляюсь?

Образы Земли, воспоминания о предательстве семьи, перерождение, плен, побег, бездна, Нейфила — всё это поблёкло, выцвело, как гравюры в древней книге, за которой не ухаживали. Жизнь была тошнотворна. Забвение, обещавшее блаженное ничто, выглядело истинным раем по сравнению с ней.

Эти размышления не принадлежали мне. Они бурлили в горле, растекались по лёгким, давили на глаза. Они пришли с водой, которая пронизывала меня, в которой я растворялся.

Осознать это было