— Сударыня, сие предложение мы делаем не вам, а великому человеку, рядом с которым вы имеете счастье находиться.

— Я же сказала — пошли вон! — Катуар крутит Лягарпа над головой. Тот тяжелеет на глазах.

Пездель смотрит на меня, протягивает руку в поисках духовного подаяния:

— Марк! Я обращаюсь к вам. Из-за лягушонка вы готовы пренебречь великой целью?

Я любуюсь моей Катуар в оранжевых штанах. Оранжевый — цвет моего спасенья. Тесто сухими кусками отваливается с меня, хрустит под ногами. Пездель чуть сгибает колени, избегая смертельных лапок Лягарпа:

— Марк! Не будьте глупцом! За нами!

— Гражданин! — я смеюсь. — Как вас там на самом деле? Хорошо, пусть Пездель. Так вот, гражданин Пездель, пройдите на выход с овощами. И я вам не Марк. Не Марк!

Клуб «Ефимыч», за 14 лет до откровения Марка.

Требьенов срывает очки, запотевшие от моего рассказа. Он озирает клуб «Ефимыч» матовым взглядом, голос его наполняется влагой:

— И сколько там комнат?

— Кажется, пять. Мы сидели на кухне, так что я пока не пересчитал.

— Слушайте, это же такое везенье. Вам в руки падает почти что принцесса. Женитесь на этой Хташе немедленно! Завтра! Пока папа не одумался.

— Да?

— Да! Вас, пацана из Таганрога, с этим ужасным говором, полюбила дочка профессора с пятикомнатной квартирой в лучшем доме Москвы.

— Там один туалет, как наша с Бухом комната…

— Не издевайтесь! Если не хотите, дайте адрес, я сам женюсь. — Требьенов смотрит на свое отражение в тусклом лезвии ножа. — Хоть женщин ненавижу. Но мне для здоровья нужна большая жилплощадь и вахтер внизу.

Каков подлец, не так ли, мой верный Бенки? Пират Азовского моря. Только и я, убогий жених, не лучше. Хорошо ловится рыбка-песочник на крючки из сталинской бронзы.

— А чем занимается папа-профессор? — Требьенов играючи направляет нож мне в живот.

— Бенкендорфом.

— О! — Требьенов роняет нож на пол, наклоняется, показав многострадальную лысину. — Нож упал. Кто-то придет. Может, сам Бенкендорф? Очень жду! У меня, кстати, есть на примете одна квартира в доме не хуже вашего. Остается ею завладеть аккуратно. Это очень сложная драматургия.

— Какая квартира?

— Неважно. Расскажите — как идет ваша работа с Мир Мирычем? — Требьенов вытирает нож салфеткой.

— Я ему отдал сценарий. Читает.

— Если все получится, с вас банкет в «Ефимыче», — бросает салфетку на стол.

— Зачем?

— Так принято у нас, творческих интеллигентов.

Берет нож и отрезает мягкий кусок свиной отбивной, вносит бережно в рот и шевелит челюстями, кушает. Бесит, бесит.

— Хорошая здесь еда, — говорит Требьенов сквозь отбивную. — Но надо, наверное, на вегетарианскую переходить. Это сейчас модно в Москве. Некоторые даже начали в Тибет ездить.

— А очки у тебя — тоже потому что модно?

— Конечно. Они без диоптрий. Но смотрите — какая оправа! А что вы сидите? Закажите себе кофе.

— Тут дорого.

— Ничего, скоро вас будет домработница Лилия кормить.

— Роза.

— А я все сам, все сам. Нет у меня ни Лилии, ни Розы. Устроился на телевидение. Помощником режиссера. — отрезает еще кусок томительной свинины. — Вот где жизнь! Люди без стыда и совести. Одни подонки. Самовлюбленные, жадные, наглые. В общем, мне с ними просто. Еще надо научиться палочками есть.

— Зачем?

— Вы не слышали? В Москве уже открывают японские рестораны. Как вы тут живете? Ничего не знаете. Оставались бы в своем Таганроге. Что вам Москва? И зачем… Ой!

Требьенов отодвигает тарелку с умирающей отбивной, смотрит поверх моей головы и шепчет:

— Пришел…

— Кто?

Требьенов меня уже не слышит, он встает и улыбается сквозь дым.

— Добрый вечер! Спасибо огромное, что нашли для меня время.

У столика тяжело дышит Йорген, раскланивается по сторонам, будто выступил с удачной арией. Требьенов холит его взглядом, отодвигает стул:

— Садитесь, пожалуйста.

Я впервые вижу Йоргена, моего будущего мучителя и благодетеля. Рассматриваю пухлый нос, дар папы, и тонкие пальцы, мамин вклад в лихо закрученный ДНК.

Йорген кивает и утомленно бросает на стол ключи от машины. Они подпрыгивают и ловко взлетают на отбивную.

— Ничего страшного! — Требьенов поднимает ключи в соусе, вытирает салфеткой и кладет на стол, как бабочку из старинной коллекции. — Познакомьтесь — это мой друг…

Йорген произносит «очпртно», рассматривая ключи.

Он не догадывается еще, что этот низкорослый человечек, недостойный пока его взгляда, станет самым главным сокровищем, которое он случайно добудет с московского дна. Глядя отсюда, из будущего, я легко улыбаюсь такому знакомству. А пока пусть Йорген будет чуть раздражен: оттого, что не может третий месяц нырнуть в Красном море, и оттого, что нет в стране сценаристов, способных на подвиг.

— Вазген мне сказал, у тебя есть какой-то интересный проект, — Йорген садится, берет зубочистку и направляет шпагой в грудку Требьенова.

— Нет, у меня идея…

— Сейчас любую идею называют проектом, — Йорген смеется и машет зубочисткой — вжик-вжик-вжик. — Под слово «проект» можно больше бабла срубить.

— Да, тогда у меня проект. Эй, меню!

— Не надо меню, я теперь на диете.

— Какой — расскажите! Нам страшно интересно.

И Требьенов вращает зрачками, излучая команду мне: «Уйди, ты нам мешаешь!»

Ночь. Я глажу Катуар по волосам. Они тонкие, шелковые, из таких плетутся сети для маленьких земноводных сценаристов. За окном щебечет грустная птичка, или это затейник-мобильный? Кто поймет звуки этого города, кто разгадает шифры, коды, пароли?

— Катуар, птица моя, спасибо тебе.

— Пустяки, любимый. Я же видела, что ты в оцепенении от этого Пезделя.

— Да, бывает. В детстве меня всегда бабушка спасала, а тут столько лет некому было. Пока ты в дверь не постучала. А что это за уморительные галстуки на них были?

— Из конопли. То, что называют в народе пенькой.

— Экологично… Голова вдруг заболела.

— Опять?

— Да. Неприятные ощущения.

— Давай поедем отдохнем?

— Конечно! В Италию. Мою душеньку.

— На море?

— На море. В городок под Неаполем, где ни одной русской скотины.