Аргус шел по саду и безуспешно пытался прогнать чувство вины: несмотря ни на что, нельзя было оставлять сестру в одиночестве. Сегодня он постарался пораньше вернуться с ежедневного дежурного объезда герцогских угодий и сразу поднялся в комнату Олимпии, чтобы узнать, как она себя чувствует, и составить компанию. И что же? Не стесняясь в выражениях, благородная леди сердито заявила, что у нее все болит, и приказала немедленно убираться. Ничего не поделаешь, пациент оказался своенравным и несговорчивым. Аргус улыбнулся: сестра с детства отличалась вспыльчивостью и никогда не чуралась крепкого словца. Должно быть, он явился вскоре после ее неудачной, болезненной попытки встать и сделать несколько шагов по комнате, а поскольку сам еще недавно находился в подобном состоянии, то искренне и глубоко сочувствовал сестре.

День выдался солнечным, и энергичная прогулка приятно бодрила. Долгое сидение в седле утомило и напомнило, что далеко не все раны надежно затянулись. К тому же не существовало лучшего средства привести в порядок мысли, чем долгая ходьба. Сравниться с ней мог лишь искренний разговор с понимающим, благожелательным собеседником. К сожалению, помимо неуловимого Корника, немалое беспокойство внушали отношения с мисс Сандан, однако эту тему ни с кем обсуждать не хотелось.

Аргус мечтал о Лорелей, вожделел к ней и ни на минуту не мог отвлечься от навязчивого, упрямого стремления оказаться рядом. Стоило ей улыбнуться, как сердце начинало стучать с юношеской неудержимостью. Если бы он за собой не следил, то наверняка вздыхал бы каждую секунду, как вздыхают влюбленные девицы, или, не дай Бог, смотрел бы преданными щенячьими глазами — точно так же, как смотрела на Яго наивная юная кузина. Ужасное сравнение заставило Аргуса вздрогнуть.

Вчера вечером он даже задумался, не отправиться ли в деревню, чтобы избавиться, наконец, от мучительной тяжести вожделения. Смазливая девица в таверне не только проворно разносила кружки с элем, но и недвусмысленно намекала, что готова оказать иные услуги, — а уж в ее опытности сомневаться не приходилось. Разумеется, своим выразительным призывным взглядом красотка благословила не только Аргуса, но и Яго, Леопольда, Уинна и Тодда. Но не это обстоятельство заставило сэра Уэрлока отвергнуть заманчивое предложение. Помешало странное ощущение нарушенного долга. Почему-то показалось, что, прикоснувшись к другой женщине, он предаст Лорелей, и от одной лишь иллюзорной возможности измены похоть мгновенно отступила.

— Опасно, — пробормотал сэр Уэрлок.

Никаких обещаний они друг другу не давали. Поцелуи, конечно, дарили незабываемое впечатление, но по большому счету ничего не значили. Во всяком случае, именно так было с другими женщинами. И все же сердце и разум восставали против поступка, который воспринимался не иначе как измена любимой: примерно так же должен чувствовать себя человек, накрепко привязанный к корабельной мачте во время шторма. Здравый смысл приказывал как можно быстрее освободиться от пагубной несвободы, однако на отношения с Лорелей его благотворное влияние почему-то не распространялось.

— Невероятно опасно.

— Что невероятно опасно?

Голос прозвучал совсем близко, и Аргус вздрогнул от неожиданности: что это? До боли знакомый тембр, неповторимая мелодичная интонация. Пара шагов, и взору открылась волшебная картина. Мысли материализовались: под яблоней сидела Лорелей с альбомом и карандашом в руках.

— Любому из нас крайне опасно гулять в одиночестве, — строго пояснил Аргус и, несмотря на недавнюю рекомендацию, подошел и тоже опустился на траву, в то время как мисс Сандан поспешила захлопнуть альбом. — Бедняжка Олимпия на себе испытала, что враги не дремлют, а без устали рыщут по округе.

— Да, леди Уэрлок не повезло. Ужасно жаль. Одно радует: Макс заверил, что синяки скоро пройдут, а поскольку серьезных повреждений у нее нет, то боль скоро прекратится и она будет чувствовать себя как прежде. Плохо, что пострадало лицо. На щеке, наверное, надолго останется ссадина, но шрамов, к счастью, не будет.

— Как только сестре станет легче, ее настроение сразу изменится. Хочется верить, что Макс не ошибся. Сейчас Олимпия — компания не из приятных.

— Кажется, вы спаслись бегством?

— Убегал со всех ног, да еще как поспешно! А вы тоже предпочли удалиться?

— Только не от Олимпии, со мной она держалась очень мило. Я ушла подальше от родных, потому что захотелось посидеть в тишине, побыть в одиночестве. Дома можно укрыться только в своей спальне, а это, согласитесь, скучно. К тому же у нас не стесняются барабанить в дверь. В итоге я не выдержала, заявила обиженному мистеру Пендлтону, что он напрасно считает себя единственным и незаменимым учителем, схватила альбом и убежала от вечного шума и хаоса.

— Герцог намерен оплачивать его педагогический талант даже после свадьбы с мисс Бейкер?

— Конечно. Папа считает несправедливым налагать моральные ограничения на своих людей, а тем более препятствовать личному счастью. Слуги не обязаны проявлять безупречную нравственность, вовсе не свойственную господам. — Аргус рассмеялся, и Лорелей слегка улыбнулась. — Герцог выдвигает простые и доступные требования: добросовестно выполнять свою работу, проявлять должное уважение, хранить верность хозяину и не совершать преступлений.

— Чрезвычайно, логично. Так что же вы рисовали? — Сэр Уэрлок потянулся к альбому, однако Лорелей закрыла от него рисунок. — Не стесняйтесь. Что-то подсказывает мне, что вы талантливая художница.

— Нет-нет, что вы! Ничего интересного, просто несколько набросков! Смотреть совсем нечего!

Сопротивление естественным образом обострило любопытство. Аргус совершил неподражаемо хитрый маневр: ослабил бдительность легким поцелуем, а едва мисс Сандан отвлеклась, ловко выхватил драгоценный альбом. Не обращая внимания на ее гневные взгляды, он принялся внимательно рассматривать страницу за страницей. Да, в рисунках действительно ощущался острый глаз, а твердость руки и владение линией позволяли передать любой, даже самый сложный замысел. Особенно поэтичными выглядели пейзажи. И вдруг с белого листа взглянуло знакомое лицо: да ведь это он сам! Аргус на миг замер, а потом перевернул страницу, за ней еще одну и еще… портрет сменялся портретом. И вот, наконец, последний — тот самый, над которым Лорелей работала только что. Она и здесь приукрасила внешность — он никогда таким не был и не будет, — но, главное, сумела передать во взгляде неугасимый огонь страсти.

— Напрасно скромничаете, — заметил сэр Уэрлок после долгого молчания и снова задумчиво посмотрел на рисунок. — Талант и мастерство неоспоримы и не вызывают сомнения. Единственный недостаток в том, что я здесь намного красивее, чем в жизни. А вот взгляд передан безупречно.

Аргус отложил альбом и успел подумать, что совершает серьезную ошибку. Ну и что? Все равно что-то менять, уже поздно, а жалеть о последствиях пока рано. Портреты доказывали искреннее восхищение прекрасной художницы, и от этого скрытое вожделение вспыхнуло так же внезапно и неудержимо, как вспыхивает от искры туго связанный сноп. Да, она мечтала о нем, и желание воплотилось в рисунках. То, что он сейчас сделает, будет не соблазнением, а удовлетворением обоюдного голода, разделением страсти. Разве можно найти доводы, чтобы отвернуться, отказаться, отвергнуть?