Сидеть дома было практически невозможно. С каждым днем Ингаа все более ощущала, как давят на нее стены. Звуки, даже очень тихие, доносились отовсюду: из открытого окна, из соседних квартир — и словно царапали барабанные перепонки. И запахи — чужие, ненужные…

Она просыпалась рано утром, старалась как можно быстрее сделать работу, (час-два не больше, сосредоточившись до предела), а потом убегала в лес и, только забравшись в глухую чащу, начинала чувствовать, что ее отпускает.

Наушники теперь оставались дома, слишком громкие звуки стали невыносимы.

Ей больше нравилось прислушиваться к лесу, к его шорохам, безошибочно угадывать за кустами или в траве его мелких обитателей. Первое время Инга бегала по проторенным дорожкам, но вскоре и это перестало ее устраивать. Ей хотелось забираться в чащу, туда, куда никто не заходил, а потом с легкостью находить дорогу назад. Это было необычно. И неожиданно.

Инга прислушивалась к себе, пытаясь понять — что именно становится другим. В том, что что-то меняется, даже сомнений не оставалось. Пока она не уехала сюда и кружилась в бесконечном вихре городской жизни: работа, друзья, с одной стороны, охота, переживания, о том, что с ней происходит, с другой стороны, нее не было времени понять и почувствовать, как ощутимо меняется она сама.

Как можно узнать, что ты отлично видишь в темноте, если каждый вечер по привычке зажигаешь электрический свет?

Как понять, что ты легко различаешь каждый шорох, если все эти тихие, едва заметные звуки заглушает непрекращающийся гул телепрограмм?

Здесь в лесу ей было хорошо и комфортно, и в квартиру возвращаться не хотелось. Настолько не хотелось, что просто физически не несли ноги. Лето, тепло, зачем запирать себя в душном доме?

Всякий раз выходя из леса она испытывала чувство потери.

И однажды она оттуда не вышла.

* * *

Решение не возвращаться домой пришло легко и сразу. До этого Инга бесцельно носилась по лесу, пока не устала и не уселась у дерева, прямо в траву. Прислонилась, довольная, а уже через минуту задремала.

Открыв глаза, Инга обнаружила, что над лесом уже взошла круглая луна. Ну и зачем тянуться через весь лес, а потом еще будить соседей, громко стуча по ступеням и щелкая ключом замка? Она перевернулась на другой бок и снова уснула.

Проснулась, когда только начинало светать, с ощущением невероятного голода, будто не ела несколько дней. С едой в последнее время и правда было непросто. Все, что она привычно покупала, казалось ей невкусным. Ей всюду мерещились какие-то химические запахи и часто, оглядев магазинные полки тоскливым взглядом, она уходила, забрав с собой несколько яблок, что-нибудь из овощей, да упаковку яиц, которые почему-то выпивала сырыми — сама мысль о том, что еда будет нагрета, казалась жутко неаппетитной.

В другой ситуации она наверняка бы решила, что беременна — всем известно: такие перемены во вкусах не происходят просто так. Только вот наука пока что отрицает непорочное зачатие. Значит — не беременность.

Онаа уже собиралась отправиться домой. В этот раз прогулка слишком затянулась…

Легкий, едва слышный шорох в кустах в десятке метров от нее. И вот Инга уже точно знает: там заяц. Настоящий лесной заяц, небольшой, костлявый, килограмма два-три. Молодой, беспечный, он совершенно не в курсе, что его может ждать опасность.

Опасность? Ежки-матрешки, какая ему может быть опасность от Инги, устало привалившейся к стволу дерева?

Конечно, она за последние пару недель поднаторела в беге по лесу, физически окрепла, и ориентироваться научилась неплохо, и все-таки не настолько хорошо, чтобы поймать зайца.

Мысли о зайце прошли так же внезапно, как и появились.

Ингу бросило в жар. Душно. Даже в лесу. Оставаться в одежде стало совершенно невозможно. Она мешала, царапала, драла кожу, душила и не давала дышать.

Ну глупость же! Черт возьми, не станет же она раздеваться посреди леса! Тут комары, мошки, клещи, наконец.

Да и что потом? Пойдет голышом домой? Так психушка приедет за ней раньше, чем она успеет добраться до подъезда.

Все это Инга думала, уже остервенело стаскивая с себя одежду. Она путалась в шнурках, пытаясь как можно быстрее сбросить обувь. Как можно быстрее! так, как будто от этого зависела вся ее жизнь.

Последнее, что она умудрилась ухватить угасающим сознанием — это странное, никогда доселе не испытанное ощущение, что ее тело меняется, становится другим. Она сама становится другой…

* * *

Инга открыла глаза и не сразу вспомнила, кто она и где она.

Огляделась: лес, кругом лес, сверху ясное небо. Уже не ранее утро, а почти что полдень.

Она приподнялась с земли, и ее чуть не стошнило. Она лежала рядом с растерзанной и окровавленной заячьей тушкой. Не то чтобы от милого пушистика остались только рожки да ножки, но было видно, что кто-то им знатно пообедал.

Черт, она же голая. Приспичило ей раздеваться посреди леса! Что вообще с нею творится!

Инга поискала взглядом одежду. Ее рядом не было. Почему-то вспомнила, что ее тут и не может быть. Она точно знала, что раздевалась в двух километрах отсюда и легко могла бы найти дорогу. На фоне того, что она категорически не помнила, куда делись несколько утренних часов, это выглядело более чем странно.

Что, черт возьми, с ней творится? Провалы в памяти, ничем необъяснимая социофобия, какие-то странные спонтанные желания. Надо будет просмотреть объявления, найти хорошего психолога и записаться на консультацию. Все это выглядит очень уж…

Инга бросила взгляд на себя, на свои руки и вскрикнула: кровь! На них была кровь.

Черт!

Она быстро сопоставила все. Кровь на руках, истерзанный заяц и пьянящее чувство сытости. Наконец-то сытости, без всей этой прохимиченной суррогатной еды… А еще вспомнилось то странное ощущение, которое накрыло Ингу, перед тем как она отключилась. Словно бы ее тело меняется.

Нет, не к психологам-психиатрам ей надо. Ей срочно надо домой, туда, где есть свои. Теперь уже действительно свои.

Больше Стас не сможет пренебрежительно говорить о ней: она же человек.

Потому что теперь она кто угодно, только не человек.

* * *

Одежду Инга нашла быстро. Долго-долго вытирала окровавленные руки о траву. Быстро натянула на себя то, что вчера с такой ненавистью снимала. Хорошо хоть не разорвала в клочья!

Сейчас оставаться обнаженной не хотелось. Хотелось прикрыться, спрятаться, не от каких-нибудь гипотетических людей, которых в этой густой чаще все равно не было — от себя. От той части себя, что сегодня вырвалась наружу и показала зубы.

Черт возьми, она распотрошила зайчика и сожрала его сырым.